Гордость - Иби Зобои
– Я не хочу, чтобы тебе так казалось, Дарий. Я хочу, чтобы ты был собой и я – собой. – Я переплетаю свои пальцы с его.
Он слегка улыбается.
– Как скажешь, – говорит он.
– И что нам теперь делать? – спрашиваю я.
– Есть предложение, – говорит он. Он сидит совсем близко. Ноги наши соприкасаются.
Тут он наконец наклоняется и целует меня. Проводит пальцами по щеке, по шее, рука скользит к затылку сквозь тугие завитки моих волос. Он пристраивает мою голову себе на руку и целует глубоко, глубоко. Опять я вся – мед.
Кажется, мы добрались до конца игры, хотя сами не знали, что в нее играем. Мы раз за разом отбирали друг у друга мяч, кидали его назад, играли и в защите, и в нападении. Но по тому, как он меня целует – обхватив покалеченной рукой за талию, притянув совсем близко, как бы поглотив своим телом, – я понимаю, что выиграла. И что он выиграл тоже.
Я едва не заснула в объятиях у Дария, там, на крыше, через дорогу от родного дома. Вой сирен способен лишь погрузить меня в более глубокий сон, но отблески света за опущенными веками заставили разом отстраниться от теплого тела и медленно бьющегося сердца Дария.
Он тоже просыпается, щурится.
– Похоже, возле твоего дома скорая стоит, – говорит он.
– Блин, – говорю я и вскакиваю на ноги – бежать вниз.
Но он успевает первым, открывает дверь.
– Дарий? Это ты там? – окликает из соседней комнаты его мама, когда мы добираемся до второго этажа.
– Я, мам, – отвечает он. – Так, ходил посидеть на крышу. Теперь – спать.
Мама желает ему спокойной ночи, мы на цыпочках спускаемся в подвал – Лайла как раз зашевелилась.
– Лайла, нужно идти, – толкаю я ее в бок.
Она поднимается – глаза мутные, недоспавшие, Дарий ведет нас вверх по лестнице, к дверям. Есть полсекунды, чтобы решить, стоит ли ему провожать меня через улицу.
– Иду с тобой, – говорит он.
Я киваю, с трудом сглатываю.
Мы подходим, я вижу, что дверь нашей квартиры открыта, на пороге стоят мама с папулей, а двое санитаров выносят носилки на крыльцо. На носилках тело. Я смотрю на родителей, целая секунда уходит на то, чтобы осознать, что они в дверях, а не на носилках.
Сердце падает, я застываю на месте – Лайла опустила голову мне на плечо.
– Что тут такое? – спрашивает она, медленно отстраняясь. И тут до нее доходит. – Ой, мамочки!
Она кидается на другую сторону улицы, а я с трудом ее догоняю, потому что ноги превратились в стволы деревьев. Поди сдвинь.
Из дома выходят Марисоль, Кайла и Дженайя. Дженайя первой видит меня на другой стороне улицы, жестом велит поторопиться.
Я однажды спросила у Мадрины, откуда она столько всего знает про незнакомцев, которые приходят к ней в подвал погадать на любовь. Она ответила, что мысли и чувства как вибрации. Они колышутся в воздухе, точно ветерок, и, если постараться, все их можно уловить собственным телом. И поэтому, хотя тело ее и лицо закрыты белой простыней, я все сразу понимаю. Первой падаю на колени и начинаю плакать.
Никогда в жизни мне еще так не хотелось растаять в воздухе. И не потому, что папины глаза смотрят с таким огорчением. Не потому, что у мамы глаза красные, влажные и она будто и не замечает нас с Дарием. Не потому, что сестры пытаются меня утешить, а Дженайя даже опускается рядом со мной на землю и крепко прижимает к себе.
Когда дух Мадрины ушел из этого мира, я была с Дарием на крыше. Тела наши слепились вместе, и некоторое время я была очень счастлива, но знать не знала, что впереди, точно открытая дверь, ждет это страшное горе.
А потом я подумала: а может, именно Мадрина, жрица Ошун, богини любви, все это устроила. Это она подарила мне этот кусочек счастья.
Глава двадцать седьмая
Элегия в память Паолы Эсперанцы Негрон
Или
¡Ay Madrina! ¡Mi madrina![28]
¡Ay Madrina! ¡Mi madrina! Вот и затих барабан в ночи. Вместо зова его – тишина, как тьма вокруг догоревшей свечи. Священные голоса умолкли, твой яркий огонь погас, Молитва больше не прозвучит – ориши уходят от нас. ¡Pero mi corazón! ¡Mi corazón! [29]
