Хорошая компания - Синтия Д'Апри Суини
Она не верила, что случайно оказалась перед знакомой темно-зеленой дверью с золотыми буквами, гласившими «Хорошая компания». Стоя перед ней, Флора не могла придумать, зачем она там или что надеялась увидеть. Портал в прошлое, где можно понаблюдать за Джулианом и Сидни? Остановить развитие их отношений? Она прижала обе ладони к старой деревянной двери, которую восстановила, как раз когда они с Джулианом поженились. Она целыми днями шкурила, шпатлевала и красила, пока дверь не стала выглядеть почти как новая. Когда Флора увидела, что кто-то поддерживает дверь в идеальном состоянии, ей полегчало. Голоса за дверью, хоть и еле слышные, взлетали и подавались так, что она сразу поняла: кто-то читает текст. Дерево, нагретое утренним солнцем, твердо и надежно лежало под ее руками. Флора минутку постояла, общаясь с прошлым, а потом развернулась и пошла прочь.
В те десять дней в городе Флора почти каждый вечер проводила в театре. Она звонила старым друзьям, которые давали ей места «для своих». Ходила в кассы всех маленьких театров, которые (как и Джулиан) любила, посмотреть, что в афише. Иногда шла на дневной спектакль, а после – на вечерний. Посмотрела похожий на большой музыкальный автомат мюзикл про поп-певца. Вытерпела слишком молодую кинозвезду, игравшую Гедду Габлер. Видела развеселую постановку о девичьем ансамбле в Ирландии 1970-х, такую умную, так хорошо сделанную, с такой цепляющей музыкой, что в груди у нее что-то плакало еще несколько дней. Попыталась высидеть нежную, воздушную пьесу для двоих, о знаменитом писателе, скорбящем по жене, но ушла в антракте; слишком плакала.
Флора думала, что будет больно провести столько времени в зрительно зале, но больно не было. Ни капли. Ей нравилось в посещении нью-йоркских театров все. Нравилось коротко кивать в знак приветствия соседям по ряду и следующие за этим вежливые (или нет) переговоры по поводу крошечного подлокотника. Нравилось, когда рядом оказывалась одинокая женщина (почти всегда женщина) и можно было по-товарищески переглядываться: что это нам тут показывают. Нравилось, когда начинал гаснуть свет и все вокруг устраивались поудобнее, закрывали программки, прочищали горло, пытались (безуспешно) не закашляться. Нравилось, как однажды вечером подросток, сидевший перед Флорой, открыл пакет леденцов, как раз когда погас свет, и пожилая женщина сзади наклонилась вперед со злобным «Тише!», услышав, как захрустел целлофан. О, Нью-Йорк. Он не давал передохнуть. Больше всего Флоре нравилось, что все в зале существовали в тот момент вместе, и молчаливое согласие, что всем им чуть лучше, чуть больше повезло, чем тем, кто шагает по тротуарам в поисках менее интересных нью-йоркских развлечений.
Ее друг Майкл участвовал в восстановленном в Classic Stage[42] спектакле по «Льву зимой», играл Джеффри, коварного среднего сына Генриха II. Играл потрясающе, и весь спектакль, который мог бы легко оказаться усталым или банальным, вместо этого был свеж и остер. Флора посмотрела его дважды. Тусуясь с Майклом за кулисами во второй приход, она ожидала острее ощутить свою потерю и ощутила – подспудную дрожь в костях, но то был тихий гул, а не грохот. Это можно было пережить.
В тот вечер она пошла выпить с Майклом и еще несколькими участниками спектакля. Еще Майкл позвал кое-каких приятелей из «Хорошей компании» – тех, кто еще не уехал в Стоунем. В отличие от жизни в Лос-Анджелесе, где Флора чувствовала себя актрисой второго плана при Марго или Джулиане, за этим столом всех интересовала она.
– Расскажи нам о своей работе, Флора, – сказал Майкл.
Ее работа. А ведь она перестала думать о ней как о работе и начала считать заработком. Она описала «Гриффит», и свою роль, и то, как топ-менеджер из рекламной компании, с которым она познакомилась, записывая рекламу туалетной бумаги, взял и создал сериал, и вспомнил Флору, и попросил ее сыграть львицу – героиню, которая правила всеми животными в парке.
– Я знаю этот сериал! – воскликнула актриса, игравшая Алиенору Аквитанскую. – Мы его с детьми смотрим. Обожаем Леону. Флора, вы такая смешная!
– Мне нравится над ним работать. Так здорово снова петь – у меня был перерыв.
– Озвучка – самая чистая форма актерского искусства, – сказал актер, игравший Генриха II, пожалуй, чересчур льстиво, в духе Бэрримора.
Флора и Майкл обменялись улыбками. Но она это проглотила. Она то же самое говорила Марго.
– Согласна, – сказала Флора.
– Но разве ты не скучаешь? – спросил наконец Майкл. – По зрителю? По Нью-Йорку? По «Хорошей компании»? По всему этому?
За столом стало тихо, Флора огляделась и поняла, как им нужно, чтобы она сказала – да. Да, она совершила ужасную ошибку. Да, Лос-Анджелес – пустой и скучный. Да, театр стоит жертвы. Да, если бы она могла начать заново, она бы поступила иначе.
Много лет назад, когда они решили уехать из Нью-Йорка, Флора спросила Джулиана, почему он готов бросить «Хорошую компанию», передать ее кому-то другому.
– Знаешь, смешно, – ответил он, – мы все это затеяли, чтобы у нас была семья, своя театральная семья. Наверное, мне никогда не приходило в голову, что мы в итоге превратимся в семью, со всеми сложностями и разочарованиями, которые бывают в семьях.
Он потер щеку ладонью и нахмурился. Он устал после очередной посредственной постановки. Не хотел снова начинать читать пьесы.
– Не хочу я отбывать пожизненное, – сказал Джулиан. – Не хочу быть тем, кто остался так надолго, что однажды поднимает голову и понимает, что не может уйти.
Флора видела за столом все разновидности того, о чем говорил Джулиан: несколько везучих, которые регулярно получают работу; те, кого занимают достаточно часто, чтобы справляться, но недостаточно, чтобы как-то по-крупному изменить жизнь; те, кто держится за компанию, потому что, если отпустит, у них ничего и никого не останется. Как она могла им сказать, что почти не скучает?
– По людям скучаю, – сказала она, поднимая стакан. – По всем вам.
Ее последний вечер на Манхэттене: «Делакорте», «Двенадцатая ночь». У Майкла был абонемент, и он предложил ей свой билет. Флора все-таки была дочерью своей матери; очереди были не для нее. Она прошла через парк душным летним вечером и заняла свое место на трибуне.
Смешно, что вспоминается отчетливо, а что нет. Сидя на трибуне и едва следя за действием, Флора вспомнила, как ждала выхода в своих тяжелых фейских крыльях – как они крепились ремнями под платьем и как от ремней она вся чесалась. Вспомнила запах спрея от насекомых, и грима, и надежду, что блестки жаркими вечерами не стекут в глаза. Вспомнила вечера, когда стояла в кулисах и смотрела, как
