Иван Шмелев - Том 3. Рождество в Москве
– Откуда ты, мерзейший, взял?!.. – вспылил профессор, – так извратить! все муки… все муки мысли… признаний, совести… все извратить…
– Все муки… с оговорочками?.. То-то и оно-то… и муки совести, а… песнопенья… «вечному порыву»?! а… постановка, все та же… «вечного вопроса», открывши клапан, предохранительный: «логически осмыслив»?! Хе-хе… Что, нервы?., закурить..? Прошу… – протянул мерзейший золотой портсигар с инициалами под чернь, знакомыми: в тоске, узнал профессор портсигар брата-инженера, погибшего. – Его любимые кручонки… помнишь? Без колебаний, не смущайся, как… привет, для укрепленья нервов и… Табак отличный, крымский! Нарочно для тебя украл из «склада», попотчевать. Странно: поместили в отделение «вещей священных»! это портсигар-то, с чертовым зельем, а?! в штанах болтался, и – в «вещах священных» оказался! Ка-ких… Мягко выражаясь, краденых… поснятых с… окропленных этой… жидкостью такой… свя-щен-ной! Тот, «нежный», в дверях-то, созерцанием, что ль, умилился… ну я, для милого дружка… и щегольнуть приятно. А ты сейчас – дедукцию: «раз даже портсигар его – в «вещах священных» эрго: мой Костя в… непостижимом! Первый точный вывод.
Профессор машинально закурил… – и острая тоска сдавила сердце. И – радость, вдруг: есть «там»! «если даже вещи живут…»
– …И если ты со мною дискутируешь… – закончил его мысль мерзейший. – А, ло-гика… Нет, ты сверх логики понюхай! Ну, начнем.
Это внизу дерут, Новый Год справляют КапуЛари, гре-чура… дерут псаломчик. Помнишь, как плакал ты… тогда… у этого антик! Хоть разноголосо, дико, пьяно… но ты знаешь древне-греческий, аттический… напевный, э-ти!.. Но раз все прожито, одна паршивая коринка да горклая маслинка! Ты мысленно переводил… и – плакал. Узнаешь мотивчик?..
Профессор узнал псалом, тот самый, как когда-то, на островке, зимой. То был 103-й, псалом «Творения». В душе профессора он преображался в хваление всей твари: безднами, горами пелся, звездами, пустынями, морями… всею тварью, чистой и нечистой… и левиафаном-змием, играющим в пучинах, – всем, что «премудрос-тию сотворил еси».
– Размяк? надолго?.. – хихикнул черт-студент. – Да ты эстэт! Ты понимаешь и величие, хотя бы эстэ-ти-че-ски… ну, на три с плюсом. На меня, признаюсь откровенно, тоже действует маленько… такое. Не знал, хе-хе-э..? Слабость, братец, слабость… ре-ми-ни-сцен-ции! порой – всплакну. Знавал я мужика Микиту, рязанского… ну, и заводил он сей псаломчик! Живот, бывало, надорвешь, ежели эстэ-ти-ческий подходец… а ежели по существу… ого-го-го-го-о!.. дале-ко, братец, до Микиты и тебе, и… Он… сему левиафану-змию молился! гимн свой пел! чтил, как священное. Так умилялся, что и его, поганца, создал Бог – в великих водах игратися и безобразничать радостями левиафансткими. Нет, каков?! Так твое-то эстэтство перед таким рязанским всеумиле-нием… ну, что?! Ноль круглый. Пробовал я того Микиту на-зуб, так и эдак… – плюнул. Как же он все коверкал, и – как же понимал… все! Нутром, сверх-логикой! Ведет своей культяпкой по строке – вспотеет: «на-сл-дять… ф-фу… наследить!..» – на «я» надавит! – «землю…» – и сокрушается, солящими слезами орошает затертые странички… сокрушается, что… земельку-то, священную… всю-то наследили, запакостили… во-как! И за загаженную молится. Он «аще» и «абие» за тайно-священное принимал: заслышит – осеняется. А как – «паки и паки»… – об пол лбищем, от умиления! По-нял, дурак? Это – мой комплимент, не корчись. Ну, пошли к черту, да тут останусь, по ло-гике. Так вот, постиг теперь, что есть – сверхлогика?.. Теперь – к «симфониям»…
Профессор закрыл лицо руками, постигая что-то, сокрушаясь?.. Как же он не понимал такого… раньше… тогда, тогда?.. И вдруг во сне… – он сознавал, что это с ним – во сне… – все понял! И как же просто – все!..
– Что, очертело? хочется скорей уразуметь – «почему так случилось»? Понятно, что теперь… «так просто»! А вот, в «симфониях»… совсем осмыслишь… ну, мо-жет быть, осмыслишь, не утверждаю. Ин-дукцией, на-водкой.
Ах, концерты..! как ты любил их Благородное Собрание, этот «колонный зал», ан-тик! и – «величаво-царственная», как выражался, будучи еще студентом. – «Сим-фони Эроик», Бетховена… всякие квартеты… эс-моли эти… Моцарт, вдруг всеми завладевший Вагнер… даже и Бах, «хвалитель»! Ну, Шопенчик… мечтами умягчавший, манивший недосказанной грустью… особенно его «вальс – 3»… – стремления, исканья… нахожденье! Чайковского – смотря по настроению… но «Патетическая» уносила. Та, ну… этот, «12-й Год»… не очень, так – «жужжанье»… помнишь свое «словечко»? И понятно: хоть там и есть заветное, «марсельское»… – «ах, если б!..» – не мыло, а «взмыв» такой, влекущий… но!.. – там это, ладанное это… из панихиды и молебна, что ли… и это… ну, «на славу»… ну коронное… ну, некий запашок, квасной… Я тоже посещал концерты. Музыка… она, брат… почитай Толстого, – будит страсть. Старого Льва мутило. Попотел я с ним, а сбил-таки, на «Крейцера»! – переперчил он… сам не сознавая, а… подтолкнул, у многих слюньки накипали… да что поделать, темперамент! С каким зарядом ты выходил под звезды, под тот горох пылающий, январский! как вскипал приливно – «се-ять, се-ять… разумное, доброе, вечное…» – и призывал извозчика… и чем-то троглодитным, опосля «симфонией»-то, был для тебя тот «ванька»… но как же без него, хоть и с «зарядом»? Я провожал тебя, и, тоже подогретый, я шептал тебе, я умолял тебя: «сей, сей, голубчик… больше, гуще… что вырастет!!!..» И… выросло: Ты напевал под визг полозьев – …
«Белин-ского… и Го-голяС база-pa по-несут!»
И все, базары провалились и мужики, и симфонисты… все разбазарилось. Кричи «ура», – взо-шло. Хе-хехо-хо-э… взошло, взошло, взошло-о-о-о!..
«Споем, споем куплетик:Мерси – не ожидал!»
И что же… мужик-то тоже… любил «симфонии»! Что пучишь глазки? Не вихляйся, о-тлично понимаешь. Понятно, не Бетховена… Но были у него свои «симфонии». Не ухом – всем нутром вбирал и даже брюхом, – распирало. Не портсигар, а… умилился. Коль на-чистоту, так вот, поведую: ему во тьме и грязи, его-то… с загаженной землишки, открывалось… ну… да, открывалось!.. небо! приходится признаться, – весь универс! Да мне ли, черт возьми, не знать, раз я всегда таился на его «концертах»! ну, сбочку, ну – там, где метлы… И ведь свободно, без билетов, сколько влезет. Миките-то… ишь, хе-хо… как я его жалею! – грудищу распирало «симфонией», и во-зно-сился он! Да, черрт возьми, он возносился. Да, да, в вонючем полушубке, в валенках, – и возносился! порой и пьяненький маленько, а… возносился. Ну, ты понимаешь… – «и в небесах я вижу…» и тому подобное. Это для пояснения, понятно, отнюдь не в утверждение, нэ-с-па? А? может быть, между нами, там – пустышка, а? Что? можешь утверждать?.. Блажен, кто верует… тепленько ему будет на том свете… хе-хе-э. И воспретить так возноситься – никто не мог. Пред «вознесеньем»… нечего таиться, я пасую. И вот твой «ванька»… – знавал таких, – за день намерзнется, брюхо чайком попарит, лошаденку на постоялку, а сам – либо к этому… к Ми-коле-на-Пузырках там, где хор «Васильевских», либо – где «чудовские», в Чудов, в Успенский, к «синодальным», а то – под Золотую Шапку, где, ради славы – вот поди ж ты! – певали и солисты из Большого, Хохлов, Бутенко-с… Собинов, потом Смирнов… Ммда-с, пе-вали. И ведь прознавал, безглазый, в полпив-ных, в трактирах, где будет нонче «симфонический концерт»! М-да-с, певали… слыхал-с… м-да-с, Бортянского номерок 6-й-с… ту, «Херувимскую»… – он и к обедням шмыгал. А вот, как «синодальные», за всенощной… дрожью пробирало Микиту-«ваньку»! Раз как-то… нервы, что ли… – полная капелла, один-то голос! – «Слава в вышных»… – ну, ей-ей… ну, вознестись хотелось… – ре-ми-ни-сценции, понятно. Ты подумай: в метлах-то сидя, в морозе, за дверьми, – и вознестись! М-да… слышно силу! А «ваньки» прямо обмирали, возносились, забывали все. И вот Рождество… бывало, грохнут «С нами» и проч… – «разумейте, языцы, и покоряйтеся…»! – так грохнут, что у «ваньки» – то мороз по коже, и вознесется он под самый кумпол, к Самому… помнишь, там, в Храме, Репин, что ли, на спинке лежа, чуть ли не полгода мазюкал. А-пропо… это «покоряйтеся» даже и у нас, там, некое трепыханье вызывало! между нами, – шатанье даже мыслей… – «покориться»? Понятно, темперамент… из-за темперамента вся и «пертурбация» случилась… эти «вверхтормашки»! И никто Миките-«ваньке» не воспретит так пре-возноситься, нельзя. Так сказать, философски, – преодоление всех полпивных, трактиров, кабаков и прочих благ материальных. И даже… жертвоприношенье! Ведь за эти «вознесенья»-то седок не платит. Да, никто не воспретит… разве мундирный сторож в соборе важном носом поведет и – «вперед не оченно, не проедайся, уж больно во-здух…» А вознесенный и не слышит, – вознесен! И вот, все это… ты у него украл.
– Как…? как я… что…?!.. – даже вскочил профессор, – как я..? как, у… у-крал?!..
