Михаил Осоргин - Сивцев вражек
Ничего про это не может сказать кукушка. Она знает только счет прошлого. Она уже отметила наступившую полночь и начавшийся новый день. Теперь стрелка часов подходит к первому получасу.
Но прежде, чем кукушка откинула дверцу домика, - в передней негромко щелкнул английский затвор. - Пришел. Ну вот, и все хорошо...
ХИРУРГИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ
В хирургическую лечебницу на Остоженке поступил новый больной. Привезла его на извозчике женщина, степенная и заботливая, вероятно, жена. Когда в конторе записывали, сказала:
- Уж, пожалуйста, чтобы поаккуратнее, а мы платить можем. Если угодно, - хоть даже какими продуктами, мучкой или чем другим. Хотя мы из простых людей, но место он хорошее занимает, ответственное.
Больного, грузного, немного опухшего, но сильного телом бородача вымыли в ванне и уложили в отдельной комнате, в номере девятом. Он стонал и очень мучился, - был припадок почечных колик, нужна была немедленная операция. Едва отвечал на вопросы, на доктора глядел из-под бровей, недоверчиво и боязливо.
Когда его осмотрели, охая, спросил:
- Помру али как?
- Зачем вам помирать. Вот сделаем операцию, и поправитесь. У вас в почке камни и гной, запустили болезнь.
- Резать, значит?
- Ничего, не бойтесь. Под наркозом будет, ничего и не почувствуете.
Операция была очень трудной и сложной. Когда грузное тело больного положили на стол, он обвел глазами врачей и сестер, покосился на приготовленную маску, глухим голосом сказал:
- А может, и так прошло бы? Помирать-то не больно хочется.
Когда наложили маску, замычал, затряс головой, но скоро успокоился. Засыпая, бормотал невнятное.
Спустя полтора часа больного перенесли на носилках в его комнату.
Проснувшись, он лежал не шевелясь, поводя глазами туманными, как бы пьяными.
Зашедшей под вечер жене сказали, что операция прошла благополучно, но что больной слаб, беспокоить его нельзя. Вот посмотрим, как будет завтра.
- А как, опасно? Помереть не может? Вы уж позаботьтесь, а мы можем хорошо заплатить.
- Опасность, конечно, всегда есть. Операция тяжелая, и крови много потерял. А он как, пил сильно?
- Пил, конечно. У них по службе обязательно пить приходилось.
- Какая же такая служба?
- А уж такая служба, ответственная. По ночам больше работал.
- Что пил - это плохо.
- Понимаю. Я ему тоже говорила. Может, с этого и вышло.
Адрес женщины записали: указала дом на Долгоруковской, а спросить Анну Климовну, все знают, и преддомком знает, приятели.
В чистой комнате неподвижно лежал больной Завалишин и смотрел в потолок. Боли особенной не было, но была в голове тупость и отдавалась по всему телу. Тугим мозгом шевелил нехотя, и настоящих мыслей не было. Когда входила сестра, а особенно когда в белом халате появлялся доктор и откидывал одеяло, Завалишин смотрел по-прежнему недоверчиво и подергивал бородатой скулой.
На вторые сутки, в обеденное время, больной, лежавший в полузабытьи, вдруг громко застонал; лежал бледный, совсем белый: видно на лице каждый волосок. Сестра вызвала дежурного врача. При осмотре увидали, что бинты намокли от крови. Врач распорядился осторожно перенести больного в перевязочную. Оказалось, что лигатуры, наложенные на большие почечные сосуды, соскочили и не прекращается паренхоматозное кровотечение.
С большим трудом удалось снова наложить лигатуры на более крупные сосуды, а на остальные и на кровоточащую клетчатку наложить временные клеммы.
Врач сказал сестре:
- Вы от него не отходите, следите внимательно. Положение опасное, он много крови потерял. Через сутки, когда образуются прочные тромбы, можно будет попытаться осторожно снять зажимы и оставить рану под тампоном.
Завалишин слышал голоса и непонятные ему слова, но был сам как в тумане. Боль была тупая, но шумело в ушах, и в висках стучала непрерывная колотушка. И была тоска, тягучая, сосущая, гнавшая сон и покой.
Опять заходила Анна Климовна справиться, - но ничего определенного и утешительного сказать ей не могли.
Надежды врачей не оправдались. Когда через сутки хотели снять клеммы, оказалось, что тромбы не образовались далее в перевязочных сосудах. Там же, где были наложены клеммы, перерожденные ткани и сосуды явно омертвевали. Снова перевязки были промокшими от дурной завалишинской крови.
- Невероятный случай, - сказал врач. - Конечно - алкоголик, но все-таки - какая упрямая кровь, совсем не желает свертываться. Придется ограничиться одной тампонадой.
От Анны Климовны не скрыли, что дело больного плохо. Даже допустили ее к нему в комнату, только просили не разговаривать с больным, а лишь посидеть минуту у постели. Анна Климовна присела на кончик стула, опасливо заглянула в лицо сожителя, увидала белые каемки глаз под полузакрытыми веками, вздохнула и, по знаку сестры, вышла.
- Ужли помрет?
Доктор сказал:
- Очень плохо его состояние. Кровь плохая, ничем ее не остановишь.
- Кровью изойти может, значит?
-- Может случиться. Ну, будем надеяться.
Анна Климовна тяжело вздохнула:
-- Такая, может, судьба ему. А какой был мужчина крепкий.
Дома, рассказывая преддомкому Денисову, Анна Климовна прибавила:
- Резали, да, видно, не так. Я ему говорила: не ходи. Может, и так прошло бы.
- Доктора лучше знают.
- Все же пожил бы еще. Надо было хоть этот месяц дотянуть, у них первого числа и жалованье и паек получают.
- Да ведь как было ждать, очень он от боли мучался. Все равно было.
- Это верно, конечно. Такая уж его судьба.
Была ночь. Завалишин лежал в полусознании под затененной лампочкой. Болей не чувствовал, да и вообще не чувствовал своего тела. Только иногда покалывало холодком в плече и в ногах, да еще мешал во рту огромный язык, как сухой и соленый ком. Когда открывал глаза,- по потолку комнаты разбегались тени и прятались по углам.
Один раз, закрыв глаза, подумал, что лежит дома и что в дверь стучат ровно, упорно, словно мягким кулаком. Хотелось покликать Анну Климовну, замычал. Но подошла сестра, что-то тихо спросила, и Завалишин вспомнил, что он в больнице. А Анна, значит, дома, одна. Теперь ей там свободно, во всех трех комнатах. Квартира стала у них большая, никого не поселили; книги все в кладовку снесли.
И тут вдруг точно бы чужой голос крикнул:
- Эй, принимай!
И другой голос, очень памятный, насмешливо произнес:
- А, старый знакомый, ну как живем, Завалишин?
Завалишин дернулся, хотел крикнуть и почувствовал резкую, непереносную боль в животе.
Когда прибежал врач, вызванный сестрой, грузное тело Завалишина опять плавало в крови, которая пропитала все повязки и обильно просочилась на простыню. Ее было много, страшно много - крови палача, которая не хотела свертываться.
Врачебной науке месть крови не знакома. В скорбном листе больного значилось просто: "Dissolutio sanguinis"*.
* Разжижение крови.
Анна Климовна зашла рано утром и узнала, что сожитель ее ночью умер.
Она не плакала, даже не вынула платочка. Только спросила, как же теперь быть ей, ей ли хоронить или от больницы позаботятся. Внизу же женщине, которая была за швейцара, сказала голосом жалобным, качая головой:
- Главное дело - должность занимал большую, особенную, хоть сам и простой был человек, из рабочих. И жалованье, и паек, и еще особо платили за каждую работу, как бы поштучно. Иной раз - сразу большие деньги. И разную одежду получал. А в пайке всегда и мука белая, и мед, и часто материя, и калоши, и все. Конечно, не всякий на его работу пойдет, а уж платили действительно добросовестно, ценили его. Квартира у нас в три комнаты с кухней, много разного добра, а к Пасхе я свинушку воспитала.
И вот тут, свинушку вспомнив, Анна Климовна впервые всхлипнула, вынула чистый платок и вытерла сухие глаза.
ВЕЧЕР НА СИВЦЕВОМ ВРАЖКЕ
Ступени деревянной лестницы приветливо поскрипывали под знакомыми шагами, дверь открывалась с ласковым гостеприимством, вешалка с вежливой выдержкой принимала пальто и шляпы, стены старого дома ловили звук знакомых голосов.
В день рождения профессора особнячок на Сивцевом Вражке собрал тех, кто всегда помнил о былом его широком гостеприимстве. Даже Леночка, прежняя девушка с удивленными бровями, а теперь уже мать двоих детей,- даже она, гостья редкая, пришла навестить старика и свою гимназическую подругу.
Первым пришел физик Поплавский, в совсем потрепанном черном сюртуке, но в новых калошах, полученных недавно ценой долгого стояния в очереди. По мнению Поплавского, очарованного калошами, жить стало много легче, и плохо только то, что получить из заграницы новую книжку почти невозможно, даже и при знакомствах.
- Этак мы до того отстанем, что потом и в десять лет не догоним Европы. А ведь там, подумайте, об одном Эйнштейне целая литература создалась.
Протасов утешал:
-- Не беда. Пока достаточно и того, что знаем. Хоть бы эти знания к делу хорошенько приложить.
