Русская готика - Михаил Владимирович Боков
На следующий вечер у подвала собралась бригада. Все были уже бухие, все хотели еще вина, все держали в руках рюкзаки, пакеты и авоськи.
– Идешь? – окликнули меня.
Я провожал девочку. Девочка посмотрела так, что стало ясно: если сейчас сорваться, соскочить, уйти в ночь с братвой на поиски приключений, то не видать мне больше теплой девочкиной постели и беззаветной любви.
– Догоню, может… – неуверенно пробормотал я.
– Ага, – сказала девочка. – Догонит. И перегонит, – и дернула меня за руку: – Пошли! Мы же хотели еще кино посмотреть.
Я оглянулся и увидел, как все они растворяются в мартовской ночи: мои друзья с вещмешками за спиной. Они уходили словно какой-то фантастический партизанский отряд. Дымили сигареты, стоял гогот. Хрустел снег под их ботинками.
В тот вечер девочка выбрала смотреть «Титаник». На экране Лео сражался за свою любовь, тонул корабль, падали в воду люди. Но мои мысли были далеко – на товарной базе, где сейчас в ночи мои кореша подламывали бесхозный вагон с вином и набивали свои сумки.
Вино называлось «Монастырская изба». По нашим голодранским оценкам, это напиток высшей пробы: сами боги спустили его людям на землю. В ларьке бутылка «Монастырской избы» стоила в два раза дороже портвейна, напитка работяг. «Монастырскую избу» покупали серьезные люди в пиджаках. Ее ставили на стол, когда надо было обстряпать нечто важное. Так мой отчим однажды притащил домой «Монастырскую избу», когда хотел заслужить прощения у мамы: она застукала его с другой. И что вы думаете? Мама отпила «Монастырской избы» и забыла обиды.
Я никогда не пробовал «Монастырскую избу», но уже знал, какая она будет на вкус. Нектар и амброзия, по случайности попавшая в наш темный мир из горних далей.
«Титаник» утонул, Лео поклялся в вечной любви, и я вышел на улицу. Далеко в ночи разносились звуки разудалого пьянства. Вероятно, они значили, что подлом вагона прошел успешно. «Девочка??? Или подвал???» – в стотысячный раз подумал я и, засунув руки в карманы, пошагал к дому. Девочка жила с родителями. Оставаться у нее на ночь было нельзя: мы скрывали свой секс от взрослых.
Масштабы ночного набега превзошли самые смелые фантазии. На другой день я поднялся на шестой этаж к своему другу Леньке Косоухову – он ходил на винное дело с остальными. Ленька выставил все богатство: на полу перед нами стояло сто пятьдесят шесть бутылок «Монастырской избы».
– Было еще пять, – сказал он, довольный, дыша перегаром. – Одну разбили, три выпили, одну отдал отцу.
От зависти мне сделалось плохо. Сто пятьдесят шесть бутылок «Монастырской избы» корчили мне рожи. Моральный выбор «девочка или подвал» резко дал крен в сторону подвала. «Девочки у меня еще будут, – подумал я. – А «Монастырская изба» никогда».
Все, кто мог, ушли вечером в новый поход за вином. Кто не мог, остались пить то, что есть. Только Ленька Косоухов утащил к себе сто пятьдесят шесть бутылок. Еще сотня стояла в подвале прямо на полу. Душа моя была с ними. Но тело еще не набралось мужества сказать девочке «нет».
В тот вечер в подвал нагрянул участковый. Он схватился за сердце, когда увидел ряды винных бутылок и пьяных голодранцев.
– Откуда?! Как?! – Глаза его полезли на лоб. – А ну выходи строиться!
Участковый подумал, что шпана ограбила магазин или что-то еще, а потому арестовал сразу всех. Веселые пьяные подростки тащились за ним до участка шеренгой. Каждый нес в руках по несколько бутылок. Некоторые на ходу отпивали.
Уже к утру арестованных пришлось отпустить. Участковый выслушал их невнятные объяснения, сделал звонки. Оказалось, что молодая шпана ни при чем: вагон с «Монастырской избой» действительно выставили с товарной базы за ненадобностью.
Участковый конфисковал бутылки, но это было все равно что плыть в худой лодке навстречу волне. Ночью в подвал вернулись те, кто ходил в очередной рейд. Они принесли новые замороженные бутылки.
Район утонул в вакханалии. Люди брали больничные, ссылались на важные дела, на похороны бабушек или просто переставали являться на работу и учебу без объяснения причин. День и ночь по улицам шаталась мертвецки пьяная молодежь. Неделю в подвале царил дух любви, но потом алкогольные пары шибанули в головы. Случилась одна драка из-за вина, затем – другая. В одну ночь, когда закончилось общее вино, люди собрались ломать дверь в квартиру Леньки Косоухова. Все знали, что сто пятьдесят шесть бутылок еще стоят у него дома. Ленька откупился. Он вынес пьяным двадцать бутылок из своих запасов и заказал себе железную дверь.
Мое терпение, которое и так висело на тонкой ниточке, лопнуло в тот же день. Я сказал девочке все, что думаю про «Титаник» и про нашу любовь. Девочка плакала. Я был непреклонен. Взяв дома авоську, я пошагал по рельсам в сторону товарной базы. Я хотел получить свой кусочек счастья, свою собственную «Монастырскую избу». Но, как оказалось, конец этой брутальной дешевой драмы уже наступил.
Около вагона с остатками «Монастырской избы» стояло оцепление из полицейских. Вокруг них сгрудились люди – то жители нашего города, прослышав о бесхозном вине, как и я, бросились искать свою удачу.
– Это нечестно! – рамсил с представителями закона усатый мужик. – Вино принадлежит народу! Дайте нам взять свое!
Полицейские прикрылись щитами. Толпа бурлила. Я заметил, что в ней есть и дети: заботливые родители дали им пакеты и деревянные ящики, чтобы унести больше вина. С минуты на минуту толпа была готова идти на штурм.
Я понял, что ловить здесь нечего. Уныло побрел по рельсам обратно к дому.
В тот же вечер Ленька Косоухов привел меня в свою квартиру за железной дверью и налил стакан вина. «Пей!» – щедрым жестом разрешил он. Я выпил. «Монастырская изба» оказалась водянистой кислой жидкостью. От нее пахло протухшей рыбой – возможно, так начинал пахнуть замороженный и потом оттаявший виноград. Возможно, виноград и вовсе не использовали при изготовлении «Монастырской избы».
– Полное дерьмо, правда? – поинтересовался Ленька. – У меня осталось еще сто две бутылки. Могу дать тебе две или три.
Я отказался. В моральном выборе «девочка или подвал» девочка вновь заняла первое место. Я подумал: как классно, когда у тебя есть 16-летняя красотка с белыми волосами. Я вспомнил наши вечера с «Титаником». Как же хорошо было, ей-богу. Лео, я иду к тебе! Я решил, что пора мириться.
Сначала в ее подъезде я
