Шум дождя - Владимир Германович Лидин
— Видите, совсем поправился Леший… только еще слабый, падает, а нос у него уже совсем холодный, пощупайте, — сказал он с уважением к врачебному искусству Московитина.
Московитин пощупал нос щенка.
— Значит, поправился… собаки на этот счет молодцы. Давай-ка все-таки, зайдем ко мне, погреемся после этого окаянного ветра. А скоро приедет моя дочка, тогда за обедом и твоему Лешему перепадет.
Они пошли рядом, щенок был еще слаб после болезни, ветер сносил его в сторону, и Костик взял щенка на руки.
— Я маме сказал, что был у вас, — говорил он оживленно по дороге. — А она сказала про вас — это очень хороший врач, он меня лечил, только не помнит, наверно, а я сказал, что вы ее помните.
— Конечно, помню, — согласился Московитин, — конечно, я ее помню, твою маму.
Юля должна была приехать с поездом в пять часов, по субботам она раньше кончала работу, и Московитин, вернувшись домой, подбросил в печку дров, и ветер мгновенно подхватил и рванул пламя кверху.
Московитин хотел внука и ждал его, но когда у Юли все получилось неудачно — и с ее замужеством, и с первыми родами, он с мнимой умудренностью врача утешал ее тем. что случаи такие не редки и человеку не всегда сопутствует удача, не показав вида, что сам глубоко потрясен случившимся. «Что же делать, Юленька, — говорил он рассудительно, — не всё в нашей власти… к тому же, ребенок рос бы в общем, без отца, так что, может быть, все даже к лучшему». Однако он думал не так, он думал совсем иначе, ему нужна была эта несостоявшаяся жизнь, и он скрывал от дочери, как любит детей: даже этот Костик со своим щенком, уже твердый домохозяин в шесть лет, глубоко влек его к себе…
Мальчик положил щенка поближе к печке, он помнил, что тому необходимо тепло, и по временам с показ-ним равнодушием поглядывал в его сторону, явно тревожась, однако, когда щенок вздрагивал от стреляющих искрами дров.
— Знаете, ваш порошок здорово помог ему, — сказал он почтительно.
— Просто у него была, наверно, легкая чумка, — умалил свое врачебное искусство Московитин.
— Как только он совсем поправится, начну приучать его дом сторожить… в будущем году я в школу пойду, так что ему почти целый день сторожить. Он это уже знает.
— Что ж, каждому свое, не всякому доверишь дом сторожить, — отозвался Московитин. — А начнешь ходить в школу, пойдут у тебя всякие арифметические задачи да диктанты, тогда тебе моя дочка поможет. Она, между прочим, художница, может научить и рисовать.
— Я согласен, — сказал Костик. — Рисовать я люблю. Мама про вас сказала — это хороший сосед. А вы все-таки помните, что лечили ее?
— Конечно, помню… только я не знал тогда, что у нее есть такой сын.
— А меня тогда еще на свете не было… вы давно ее лечили. Она тогда еще не работала на чулочной фабрике, и папа был жив… он машинистом на железной дороге был.
— Видишь, мы с тобой добрые соседи, оказывается, а с таким опозданием узнали друг друга. Но это ничего, все-таки узнали друг друга. Давай-ка, пока моя дочка приедет, испечем картошки. Ты печеную картошку любишь?
— Еще как, — сказал Костик, и когда он сел на корточки возле печки, то его волосы стали сразу розовыми, как у того мальчика в украинской степи, гневно-красной на закате и словно уже готовой к тому, что война со всем ее опустошением скоро пройдет по ней.
— Нет, — сказал Московитин вслух самому себе, — с тобой этого не повторится. Шагай, Костик, в школу, шагай уверенно, с тобой это не повторится.
Мальчик взглянул на него, ничего не спросил и только молча, обжигая пальцы, стал перекатывать картофелины на углях.
Потом приехала Юля, Московитин решил, что времени прошло уже достаточно с той несчастной для нее поры, и нужно постепенно возвращать ее к жизни. Юля была еще бледная, ее большие карие глаза стали совсем огромными, и Московитин старался говорить с ней по возможности беспечно, словно ничего не было позади.
— Становлюсь врачом по всем специальностям, сказал он, показав на разоспавшегося у печки щенка. — А это Костик, наш сосед, — и ему было приятно, что мальчик, старательно перекатывавший на углях картошку, видимо, сразу понравился дочери.
— Я и не знала, что у нас есть такой сосед, — сказала она с той прежней интонацией в голосе, которую Московитин любил и уже давно не слышал.
А когда сели обедать, то налили в плошку супу и Лешему, и он жадно лакал, наступая на край плошки передними лапами.
— Бульон первое дело для поправки, — говорил Московитин, поглядывая на щенка. — А будущего школьника я несколько авансировал насчет тебя, Юленька… пообещал, что будешь помогать ему в трудных случаях, да и к рисованью он склонен, так что привези ему цветных карандашей.
Он делал вид, что не замечает, как дочь подлила мальчику в тарелку еще супу и выбрала для него кусок мяса помягче. После обеда пили чай, снаружи совсем стемнело, и Костик стал собираться домой.
— Проводим его немного, — предложил Московитин дочери.
В саду было сине, деревья качались, и за поворотом дороги окошко дома, в котором жил Костик, светилось: видимо, мать уже вернулась с фабрики.
Они проводили мальчика, шли теперь одни, молча, и Московитин тревожился, что дочь, может быть, думает сейчас о сыне, который мог быть у нее и которого не было. Но дочь думала о другом.
— Лучше привезу акварельных красок, — сказала она. — Недавно на выставке детских рисунков были прелестные акварели, прямо не верилось, что это рисовали дети.
— Пожалуй… — отозвался он, — пожалуй, лучше акварельные краски.
Он осторожно взял дочь под локоть, и они шли вдвоем в темноте вечера. Ветер еще дул, но уже не так, как днем, сивый октябрь, видимо, добрался на своем Борее, и теперь ему оставалось только хозяйственно пройтись по полям и перелескам, оголить последние деревья и подготовить все к снегу и зиме.
— «На сивом октябре
