Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс
– Пожалуйста, возьмите, – попросил мужчина, снова подталкивая подарок в красной обертке.
И она приняла его, не только потому, что это был прекрасный подарок (мама не раз посматривала на золотистую баночку на полке магазина, украдкой приоткрывала крышку, проводила пальцем по поверхности духов и наносила на виски). Мама рассказывала, что оценила его усилия: чтобы подарить этот парфюм, мужчина поборол заикание.
– Спасибо, сэр.
– Не называйте меня «сэр». Меня зовут Джеймс Уизерспун. Не надо меня бояться. Я просто захотел вам что-нибудь подарить.
Всю следующую неделю мама в глубине души ожидала, что Джеймс Уизерспун вот-вот поднимется в ее отдел на эскалаторе. Уилли-Мэй заметила, что мужики ничего не делают просто так, и мама была согласна. Эта баночка духов стоила дороже, чем разделочный нож. Если мужчина потратил на нее больше, чем на жену, он точно придет снова.
– Есть такие, которые вернутся, если раскошелились для тебя на какое-нибудь занюханное мятное суфле в шоколаде. Деньги нужны, чтобы купить подружку, и мужики это знают.
(Милая Уилли-Мэй, которую я всегда звала тетей, была свидетельницей на незаконной свадьбе родителей через четыре месяца после моего рождения, стала моей крестной и в детстве всегда была ко мне добра. Она погибла вскоре после того, как с нами произошла вся эта история: ее застрелил собственный парень, красавчик по имени Уильям. Я по ней очень тоскую.)
Но мама не считала, что Джеймс Уизерспун пытался ее купить. Почему-то казалось, что она ему просто понравилась. Это так приятно – кому-то просто нравиться. И нет ничего плохого в том, что мужчина женат. Ничего нет плохого и в том, что он тоже тебе нравится, если не делаешь никаких шагов навстречу.
Прошел месяц, а Джеймс не появлялся, и мама начала жалеть, что не проявила больше дружелюбия, когда он подарил духи в обертке в форме попы, в цветах французского борделя. Жалела, что так долго смотрела на его обручальное кольцо – полоску золота с гравировкой в виде виноградной лозы. Мама чувствовала себя глупо, что до сих пор носила свое (простое колечко: камень бывший муж забрал, потому что тот принадлежал его матери, и Гвен не могла рассчитывать, что камень останется у нее). А теперь мама задумалась, зачем так долго его носила.
И еще задумалась, почему у нее не получалось интересоваться тем, что происходит в мире. Война во Вьетнаме была в самом разгаре. Мама знала нескольких парней, которые там погибли, да и к тому же доктор Кинг лежал в могиле. Уилли-Мэй находилась в Бирмингеме, когда полиция натравила немецких овчарок на чернокожих во время мирной акции протеста (хотя саму крестную собаки не покусали). А где была мама во время всех этих событий? Изо всех сил пыталась научиться быть женой.
В конце лета, через три месяца после того, как Джеймс вышел из магазина, мама была на работе, за той же стойкой. И вот он наконец вернулся.
– Я зашел узнать, как дела.
– Да?
Маме было стыдно, что она чувствует благодарность за такой незначительный жест.
– Хотите выпить со мной кофе?
Она кивнула.
– Я ж-ж-женат, – предупредил он. – Я ж-ж-женат. И приглашаю вас на к-кофе, ничего больше. Это длинная история. Вся моя жизнь – это длинная история.
– Моя тоже.
Они договорились, что Джеймс зайдет за ней после работы. Мама пригладила волосы на висках: те начали завиваться от пота. Пора было обратиться к Уилли-Мэй, а пока она завязывала ставшие сальными волосы в низкий пучок и весь вечер повторяла Джеймсу: «Извините, что я не успела привести в порядок волосы». А тот весь вечер уверял, что она выглядит хорошо. Маме нравилось, что он говорил «хорошо» и не делал вид, будто она сегодня прекрасна. Ей нравилась правда, и в правде не было ничего обидного. Она выглядела хорошо, и этого было достаточно.
Мама стояла на обочине Пичтри-стрит, где сходились пять дорог, возле пластикового навеса, где обычно ждала автобуса. Уилли-Мэй, которая работала машинисткой в страховой компании, наверняка уже сидела в автобусе позади водителя, потому что была из Алабамы и весь год добиралась до работы на общественном транспорте для поддержки Розы Паркс [6].
Когда рядом у обочины остановился лимузин, мама сначала не поняла, что приехали за ней. Она смотрела поверх крыши двухдверного «Кадиллака», разыскивая взглядом Джеймса. Мама подумала, что, наверное, не надо переходить на другую сторону: так ее проще будет заметить. Она посмотрела на часы, и как раз в этот момент Джеймс открыл водительскую дверь, вышел из машины и коснулся фуражки кончиками пальцев.
– Ой, – удивилась мама, – это вы, – и рассмеялась. – Я и подумать не могла…
Тут он открыл перед ней заднюю дверь.
Джеймс улыбнулся, но ничего не сказал. Мама коснулась своих немытых волос, пригладив непослушные кучеряшки, и посмотрела на дорогу, не идет ли ее автобус с Уилли-Мэй на переднем сиденье, но по улице ехали только «Студебекеры», «Паккарды» и автобусы других маршрутов. Она грациозно шагнула к открытой двери машины. Внутри все казалось бархатным, обивка была теплого бежевого цвета, как арахисовое масло. Мама аккуратно опустилась на сиденье и расправила юбку на бедрах.
– Спасибо.
– Мадам, – отозвался Джеймс.
Потом сел на водительское кресло, и машина тронулась с места.
Мама рассматривала его затылок, линию волос, выровненную в кресле парикмахера. В динамиках потрескивала классическая музыка. Энергичное пиликанье скрипок пробуждало тревогу.
– Хотите поехать в «Паскаль»? – спросил Джеймс.
– Нет, – ответила она. – Я не могу. Если вы не против, я не хотела бы.
– Дело ваше, – сказал водитель.
В автомобиле висел сильный запах твердых духов, которые подарил Джеймс, но если он и узнал парфюм, то не подал виду.
– Расскажите о себе.
– Не знаю, – смешалась мама. – Не знаю, что и говорить.
– Все, что хотите.
Странно, но, общаясь с его затылком, она перестала беспокоиться. Представилось, что так, наверное, люди изливают душу священнику. Уилли-Мэй каждую неделю ходила на исповедь. Маму тянуло пойти с подругой, но не хотелось притворяться католичкой. Она не любила лгать.
– Я родилась здесь, в Атланте. Была замужем, но сейчас в разводе.
Джеймс ничего не ответил, поэтому пассажирка продолжала:
– Мне двадцать лет. Я вам представилась? Меня зовут Гвендолен, для друзей просто Гвен. Даже и не знаю, что еще сказать. Я росла без матери и не участвовала в марше доктора Кинга на Вашингтон. Собиралась сходить к колледжу Спелмана попрощаться с его телом, но очередь была ужасно длинная, и пришлось пойти на работу. Живу в общежитии, потому что денег у меня немного.
Джеймс вел машину молча, мама тоже больше ничего не говорила. Ей хотелось выйти из лимузина. Вот чем
