Внутренняя война - Валери Тонг Куонг
Эми Шимизу стала плодом этой необычной и самодостаточной семейной ячейки. И та же история предпишет ей разочаровать обоих родителей, не сумев стать похожей одновременно на Инь и на Йо. В детстве ее не увлекали ни мотоциклы, ни математика. Она училась хорошо, но без блеска, ей не хватало уверенности и бойкости, особенно в общении с одноклассниками, которые повторяли не лишенные ксенофобии реплики из телевизора: то было время, когда Япония постепенно становилась экономическим соперником. Даже при желании ответить она не нашла бы аргументов: девочка с восточными чертами лица была воспитана как француженка. Отец выбрал ассимиляцию, а не сохранение национальных корней в ответ на несправедливый родительский остракизм. Эми росла с гнетущим чувством, что с ней что-то не так, что она не подходит окружению, не соответствует подсознательным ожиданиям родителей, учителей, других детей. И только в Такено она впервые ощутила мир в душе — при контакте с природой, который потряс ее настолько, что у нее сформировалось нечто вроде условного рефлекса: с тех пор, стоит ей ступить ногой на траву, прикоснуться к дереву, даже просто увидеть его, чтобы мгновенно восстановить равновесие. Эта поездка стала инициацией и источником огромной внутренней силы: в восьмилетием возрасте она взглянула в глаза одиночеству и приняла жизнь в кругу иллюзий. Она перестала ждать от матери заботы, от отца — нежности, от людей — прямоты или бескорыстия. Она согласилась жить, воспринимаемая всеми как половинка чего-то — half, или hafu, как говорят в Японии. Она услышала это выражение во время своей второй поездки в Японию — в двадцать лет, — которая научила ее тому, что она — чужая везде, где бы ни оказалась. Это не сломило ее: в ней жила особая и удивительная для человека без прочных корней сила; Эми можно было ранить, но не сломить, она шла вперед, видя зыбкую цель на горизонте, иногда против ветра или наталкиваясь на стену, корректируя маршрут и цели по обстоятельствам и стойко перенося превратности судьбы. И эта уникальная стратегия спасала ее от падения в бездну — и в прошлом, и теперь.
Психолог Ланглуа, у которого Эми наблюдается после случившегося избиения сына, не перестает удивляться. У него самого сын — почти ровесник Алексиса, но он не уверен, что выдержал бы в аналогичной ситуации, хотя у него за плечами долгие годы учебы и психологической практики. Этот кейс не оставляет его в покое, он невольно проецирует его на себя и задается множеством вопросов.
Ему случалось упоминать о нем за ужином со знакомыми (конечно, без конкретных деталей, он свято чтит этические и профессиональные нормы). О деле несколько дней говорила пресса: юноша был красив, прекрасно воспитан, скромен, пользовался всеобщей любовью… и этот ангел подвергся чудовищному нападению, — и полиция не нашла ни единого следа, не было ни взлома, ни кражи. Рассказ вызывал у гостей такой ужас, такое горестное изумление, что он постепенно осознал социальный аспект происшедшего. То был не просто эпизод криминальной хроники, изменивший жизнь горстки людей. В нем был элемент бессмысленного преступления, порождающего в каждом латентное чувство незащищенности. Мысль, что немыслимое может случиться в любой момент, что никто не находится в безопасности, даже наши дети. Бесполезно уговаривать себя, что, мол, ничто не бывает без причины, что всегда можно отыскать мотив или обоснование необходимости данного действия (как у Андре Жида в «Подземельях Ватикана» герой — Лафкадио — ищет в зверском убийстве незнакомого старика способ смешать карты, доказать свое право на свободу, взбунтоваться против правил морали и общества). Ужас внушает даже не дикая жестокость нападения, а некий сбой общественного договора. Психолога это беспокоит. В последнее время он отмечает его у ряда своих пациентов, но это отражается и в общем изменении поведенческих норм, в тоне прессы, в подъеме политического экстремизма, в скрытой нестабильности, которая проявляется в большей закрытости, в растущем недоверии к людям и шире — ко всему новому. Ему кажется, что страх, безумие и агрессия усиливаются, хотя он и осознает, что восприятие искажено подачей информации, мелькающей все быстрее, зачастую непроверенной, а иногда и тенденциозной. В глубине души он верит, что эти симптомы указывают не на фатальное изменение русла, а на неизбежную корректировку течения жизни под губительным и в то же время благотворным влиянием технологии, которую невозможно остановить, которая ускоряется и порождает опасные сбои, нарушения. Но осознание общего процесса никак не умаляет страданий конкретного человека. Переживая личную драму, каждый, кому она выпала, ищет свой способ выжить. Это касается и Эми Шимизу, которая на каждый прием приходит тщательно причесанная, с аккуратной косметикой и говорит ровным тоном, в котором практически нет эмоций, но ощущается личность.
Психолог размышляет, как она сумела пройти сквозь бурю, как не дала разрушить себя ужасным
