Имитация - Елена Бодрова

Он что-то еще говорил про работу, про конфеты, а я смотрел на его ухо, которое было подсвечено светом из коридора, и думал, что мама не рассказала ему, как я испугался. Наверное, не рассказала. Что я трус.

Сейчас, пока я лежал в постели, эта сцена, когда все еще были в масках, вставала перед глазами раз за разом – словно ее поставили на повтор. Заяц, лисица и волк.

Щелкнул замок и я вздрогнул. Маски исчезли, появились черные лапы деревьев на потолке.

По тихому шуршанию в прихожей я понял, что пришла мама. Поднялся с кровати и вышел в коридор. Мама стояла спиной ко мне – вешала пальто в шкаф. Обернулась.

– Ох! Илюша. Напугал меня. Что случилось? Почему не спишь?

– Ты поздно.

– У Вали сегодня день рождения, мы посидели с девчонками. Вика тебе не говорила?

Я мотнул головой. Мне нужно было спросить. Обязательно сейчас, потом я не решусь – буду долго размышлять, с чего начать. А сейчас…

– Мама.

– Ложись спать, сынок. Извини, что разбудила, – мама сняла сапоги и прошла мимо меня по коридору в кухню.

– Мама, почему папа называл меня Костей? – сказал я ей вслед.

Она стала медленно оборачиваться. Четверть-оборота. Пол-оборота. А дальше – как будто лицо поставили на паузу.

– С чего ты взял? – проговорила чужим голосом.

Я опустил голову и разглядывал пол. Почему она так себя ведет? За что? Зачем внушать мне, что я спятил? Почему бы не рассказать правду? Во мне родился гнев. Я ведь помню, как он произносил: «Костя»!

– Ладно, – сказала мама. Я поднял на нее глаза: она стояла с опущенными руками – не просто опущенными, а как будто сдалась. – Прости меня.

– За что? – едва выговорил. Гнев во мне растаял.

– За это. Пойдем на кухню.

На часах было два часа ночи, в стакане – остывший чай.

– Назвали в честь твоего дяди – моего брата. И до четырех лет ты был Костей. Пока он не погиб. Его сбила машина. Скончался на месте. Я испугалась, – мама глядела в свой чай, а я не понимал, почему об этом молчали раньше. Ведь ничего особенного. – Менять имя нельзя. Мне так сказали в ЗАГСе. Там работала женщина, как сейчас помню, с рыжими волосами, а кожа смуглая, как у цыганки. Она сказала, что нельзя менять имя. Сказала, что я уже привык к четырем-то годам. Попросила передумать. Но я все равно вписала тебя Ильей, на этот раз. Илья – хорошее имя, у нас, ни у меня, ни у папы, не было родственников, которых бы так звали.

История казалась мне бредом.

– Я испугалась, что ты тоже, как мой брат… – мама прижала ладонь ко рту, и я побоялся, что заплачет. Но она сдержалась. – А потом, когда ты исчез, – слеза все-таки образовалась на правом ее глазу и не покатилась по щеке, а с длинной ресницы бросилась вниз. Упала на стол и впиталась в скатерть – только мокрое место осталось. – Ты исчез, когда тебе было восемь. Помнишь?

– Помню, – буркнул я.

– Исчез в зеркальном лабиринте. Папа обегал весь парк аттракционов. Всех расспрашивал: видели такого мальчика, маленького, со светлыми волосами, на вид лет восемь, с такими круглыми глазами, как будто испуганными?

Я нахмурился. Папа описывал меня как испуганного. Я почти обиделся на него за это, а мама продолжала:

– Билетерша рассказывала, что ты вошел в лабиринт с таким высоким светловолосым парнишкой. Она еще подумала, что вы братья. Папа тогда сильно разозлился: на нее – за то, что пустила тебя с незнакомым дядькой, на тебя – за то, что пошел, не подождал его, на себя – за то, что бросил тебя одного.

Мне захотелось выйти из кухни. Не люблю эту историю и то, как мама ее рассказывает. Не рассказывает – вымучивает. Потрошит историю подробностями – как папа бегал, искал.

– А потом она увидела парня, с которым ты вошел в лабиринт. И крикнула папе: «Вон тот. Тот!»

Я резко вскинул на нее глаза.

– Что?..

– Она крикнула: «Вон тот парень, с которым ваш сынишка…»

Я встал и выскочил из кухни. Опомнился только в комнате за закрытой дверью, не понимая, что на меня нашло.

– Илюша, с тобой все хорошо? – послышался мамин шепот. – Извини меня. Разбередила раны. Прости.

– Все хорошо.

– Я зайду?

– Не надо. Спать буду ложиться.

Она помолчала, но не ушла пока.

– Ладно, – сказала наконец. – Прости меня, Илья.

Я не знал, за что ее прощать, да и она, думаю, не совсем понимала. Послушал ее удаляющиеся шаги. Сполз на пол и так просидел не знаю сколько.

«Вон тот. Тот!» – звучал в голове мамин голос. Я представил себе эту билетершу, хоть и не помнил ее толком. Представил, как она кричит папе: «Тот!»

Папа потом подошел к тому парню. Спросил про меня. И тот ему ответил, что видел «пацаненка из зеркального лабиринта» у будки со сладостями. Так и оказалось: я был там. Папа обнял меня. Не припомню, чтобы он еще хоть когда-нибудь так долго меня обнимал. А потом со слезами на глазах сказал:

– Я нашел тебя.

И прошептал мое имя.

По расписанию был ансамбль. Когда зашел в кабинет, увидел ее. Валерию. Она, как в кино, стояла, картинно облокотившись о рояль, и свет из окна не падал на волосы – он буквально ласкал их, резвился в них. А когда обернулась на звук открывшейся двери, я увидел идеальное лицо в обрамлении этих самых волос-любимцев оконного света. Я весь как-то размяк и не мог даже пошевелить языком, чтобы сказать «Привет».

– Илья! – она щелкнула пальцами в воздухе, привлекая мое – тоже размякшее – внимание. – Я звонила тебе вчера. Почему не перезвонил?

– А, м-м-м.

Так это Валерия звонила. Если бы я знал.

– Нам играть на зачете ансамбль. В курсе?

Я мотнул головой.

– Романс Рахманинова играем.

Руки и ноги вдруг стали неудобными, не приспособленными к движениям и даже к стоянию на месте – а я застыл посреди класса, как дурак, и стоял.

– Может, сядешь за рояль? – иронично предложила Валерия. И я подумал, что да, это лучшее решение. Правда, мне еще играть. Пальцами. Тоже неудобными.

– Я повторю свою партию, а ты как хочешь, – добавила она и подняла скрипку на плечо. Я протиснулся к роялю, хотя места пройти было достаточно – но я именно протиснулся. Даже умудрился удариться коленом об него, когда садился.

Пялился в ноты минут пять, не понимая, чем соль отличается от си. Валерия не обращала на меня внимания, шпарила на скрипке. И за что меня поставили с ней в пару на ансамбль? Всегда ведь с Дашей играли.

– Попробуем? – она перелистнула ноты скрипичной партии в начало и поглядела на меня.

Я сглотнул. Придется читать с листа, а я рядом с ней вообще не соображаю.

– Да, – сказал я и мысленно обругал сам