Разговоры с мёртвыми - Денис Ядров
«Скорая» приехала настолько поздно, что не стала оказывать первую медицинскую помощь. Она пронеслась по стадиону к горстке людей у турников, врачи вылезли из машины и вместе с нами наблюдали за рыбьим спокойствием умирающей.
Через год я увидел смерть во второй раз. И вновь это была девочка. Старуха с косой ревнует к молодости и забирает самых юных.
Это была моя одноклассница, с которой я сидел за одной партой в течение двух лет. До пятого класса нас разбивали по парам в порядке «мальчик – девочка». Все мы этого стеснялись. Мальчишкам претило общаться с девчонками, а девчонкам – с мальчишками, а сидеть за одной партой с ними было что-то вроде специально придуманной для детей пытки. Детей вообще легко наказать. Поставил в угол – всё, траур. Только в старших классах, последних двух, мы наконец поняли, как это здорово: делить парту с девочкой. Но было поздно: комплексы, сформированные за много лет, не отпускали из своих нелепых объятий. Лет в двенадцать, когда учителя перестали контролировать, кто где сидит, мы расселить по партам, кто с кем дружит. Обычно с тем пацаном, с которым ты сидишь за партой, проходит и остальная половина дня. Находиться от человека на расстоянии вытянутой руки пять дней в неделю по несколько часов подряд – не шутка. Вы становитесь ближе и даже роднее. Но только в детстве, пока не привыкли пожимать руки всем, включая тех людей, которых ненавидишь.
С Дашей произошёл несчастный случай. Она упала с качелей.
Качели были такими большими, что нас, детей, умещалось на них человек десять, а то и больше. Они представляли собой две лавки, расположенные друг напротив друга, и площадку между ними. Мы становились ногами не на сами лавки, а на железные трубы, которыми заканчивались спинки сидений. Сорваться с них – плёвое дело. Поэтому мы хватались руками за трубы, на которых держалась вся эта конструкция, и приседали, каждый со своей стороны, сразу вставая, чтобы привести качели в движение.
И конечно, их придумали для того, чтобы взрослые, стоя на земле, раскачивали малышей, а совсем не за тем, чтобы стая детей старалась добраться на груде железа и дерева поближе к солнцу. Больше всего нам нравилось, когда в самой высокой точке качели бились о перекладину параллельно земле. В этот момент у нас дух захватывало. Казалось, мы постигли что-то новое, стали подобны птицам и уже не обычные люди, а сверх-не-знаю-кто.
Каждый рисковал сорваться и упасть на землю – и Даша упала. Максим тремя годами позже так же сорвался с качелей. Он упал ничком, и махина пронеслась над его головой, не задев друга, но он, вместо того, чтобы лежать, пока она не остановится, или выползти из-под неё, попытался встать. И получил сильный удар по голове. Мы как раз раскачались так, что в верхней точке подъёма видели перед собой тёмную почву. Остановиться мы не могли. Закричали Максиму, чтобы он лежал, но он поднимался вновь и вновь, получал удар по голове и снова вставал. Как только стало возможным, мы спрыгнули с качелей и рванули за родителями. Мама Максима, прибежав из дома, застала его с окровавленной головой в полубессознательном состоянии. Моему другу наложили на голову десяток швов, и он по сей день не стрижётся коротко, иначе полосы шрамов будут бросаться в глаза. Максим получил не один сильнейший удар, а Даше хватило одного.
Однажды к нам в класс пришли Дашины родители и сказали, что она умерла. Никто из нас не понимал, что значит «умереть», но родители Даши были настолько угрюмы и задумчивы, что на миг всем стало грустно. Только на миг. К концу урока на перемене мальчики и девочки возбуждённо обсуждали траурную новость. Она ничем не отличалась от других детских новостей. И только я съёжился на подоконнике в коридоре, среди гама и девичьего визга, и невидящим взором смотрел через окно на улицу. Мне было девять лет, и я тоже не до конца понимал, что такое смерть, хотя уже видел её. Но, в отличие от остальных, провёл с Дашей два года за одной партой, и Даша не была мне чужой, как остальным одноклассникам. Наверное, я любил её. Наивно и совсем не по-взрослому.
Я стоял у гроба, маленький и серьёзный.
– Дотронься до ног, – сказали мне.
Я протянул руку к обуви Даши. В ней был холод. Тогда я впервые прикоснулся к смерти физически. И она была холодна не только телесно, но и сам воздух в квартире, а потом и вокруг похоронной процессии был холоден, точно всех облепило снегом и мы разлагаемся, лёжа под белым покровом зимы. Тогда же я увидел, насколько всё фальшиво и грязно на похоронах.
Одноклассники принимали траур за новую игру. Она им быстро надоела, и они, не зная, куда себя деть, пытались тихо дождаться окончания церемонии, получить свои конфеты и съесть их за столом. То же самое я много раз наблюдал на других похоронах. Только там были взрослые, а не дети. Единственное отличие в поведении взрослых и детей – то, что первых привлекают сладости, а вторых – водка. Дети не понимают, что такое смерть, и потому так беспечны, а взрослые всё отлично понимают, и похороны для них – прекрасный повод напиться.
Отец Даши стоял с мужиками в подъезде и одну за другой курил сигареты. Табачный дым окутывал его, и я думал, что дядя похож на ёжика в тумане из мультфильма: такой же беспомощный, потерянный и маленький.
Дашина мама не отходила от гроба ни на минуту. Она рыдала в голос, и незнакомые мне бабушки, укутанные в платки, вторили ей. Один раз я видел, как женщины в «Ритуальных услугах» выбирали траурные одеяния. Впечатление было такое, что они зашли в магазин одежды и примеряют там выходные платья.
Разбитые горем, они купили памятник на могилу. А потом моментально оживились, когда заговорили о том, как будут выглядеть на похоронах. Какой же платок выбрать? Этот не очень, тот – тоже, а этот очень даже ничего. Женщина всегда следит за внешностью.
Только не мать, которая хоронит маленькую дочь. Может, если бы Даша была лет на десять старше, её мама не билась бы в истерике. Всё-таки взрослого человека тяжелее любить, чем маленького. Взрослых вообще тяжело любить. Слишком много плохого они успевают сделать. А дети – святые. Не зря ангелов изображают в виде младенцев. Они ещё не впитали в себя ядовитость мира, не научились лгать
