Чаки малыш - Борис Козлов
– Поверь, Гена, мои орлы не хуже!
В прежде тихом холле начался кавардак, какой лучше всех умеет устроить гастролирующая в провинции группа: столы в секунду сдвинули, расшвыряв стулья и вдребезги разбив вазу; примчавшуюся на гвалт официантку обняли, одарили цветами из разбитой вазы, закружили в танце и отправили бегом за добавкой ветчины – “и сырку прихвати, сладкая”. Чаковцев, забыв о газете, о призраке из прошлого, во все глаза глядел на этих – горластых, беззаботных, необремененных. Собственно, они тоже были призраки из их с Бобом прошлого…
– Как и не было всех этих лет, да? – тихо спросил Сташенко, перехватив его взгляд.
Чаковцев не ответил.
– Гена, а ты не передумал? Может, просто постоишь, подержишь инструмент, пошкафуешь чуток, а там, глядишь, аппетит и проснется, а?
Чаковцев отрицательно покачал головой:
– Не искушай, Боб, моё время вышло. Когда Страт свой продавал, зарок дал – больше ни-ни.
– Славная была гитара, – сказал Боб. – Зачем отдал? Оставил бы внукам, ну, или мне, любимому.
– Я, Бобик, на мели был, и расклад стоял простой: хата или Страт. Хорошо еще, покупатель денежный подвернулся.
– И кто такой?
Чаковцев усмехнулся:
– Броник. Слыхал про такого?
– Кто ж не слыхал про Броника, Ген. Вот уж не знал, что он играет.
– А он и не играет. Он коллекционирует.
– Вона как, – вздохнул Боб, – ясно.
– Но деньги дал хорошие… – Чаковцев поколебался, говорить ли: – И я еще неделю столовался в его харчевне – пока плов из ушей не показался. Не ем с тех пор, в глотку не лезет.
– Это потому что глотка сухая, не промоченная…
– Иди ты к черту.
– Ладно, – сказал Боб с энтузиазмом, – тогда раздача такая: после “Кактусов” выходишь к влюбленной в тебя публике и травишь пару авторских анекдотов. Обаяй их, короче, – ты умеешь.
– Умею, – скромно согласился Чаковцев.
– Расскажешь, как сочинил бессмертный народный хит, новую версию, естественно…
– Да, кстати, – встрял в их разговор клавишник, – лично я слышал про это две разных истории, а как оно было на самом деле?
– Юноша, – сказал Сташенко поучительно, – во-первых, не перебивай взрослых, а, во-вторых, про то, как было на самом деле, знают лишь трое: Гена, я и ещё одна, тогда весьма юная, особа. Причём дама, скорее всего, ни фига не помнит, ибо была в тот вечер в драбадан. Правильно я говорю, Гена?
Чаковцев беззвучно смеялся, закрыв лицо ладонью.
– Ты, брат, когда напишешь свой собственный бессмертный народный хит, тоже никому не рассказывай, как именно ты это сделал, – Сташенко обнял клавишника и потрепал его по щеке. – А почему? – спросишь ты. – А вот почему, – отвечу я, – потому что хит сам по себе принесет тебе лишь море народной любви, но срубить бабла ты сможешь только с легенды…
– …о том, как был создан бессмертный народный хит, – сказал клавишник, – я понял.
– Примерно так, – подтвердил Боб, – умница, далеко пойдешь.
Чаковцев вернулся в номер. До репетиции оставался целый час, да и необходимости в его присутствии там, строго говоря, не было. Он не решил пока, каково ему в новом статусе свадебного генерала. Вечер покажет – решил Чаковцев для себя. Он не торопясь принял душ и тщательно побрился, потом раскрыл чемодан, достал костюм и туфли. Книжка.
Он и забыл.
“Рут Кингсли поджала губы и сказала холодно:
– Видит бог, я никогда не понимала, что нашёл ваш отец в этой женщине!
Том тихонько застонал на полу. Жизнь покидала его – это было очевидно.
Джейн всплеснула руками от горя.
– Неужели мы ничегошеньки не можем сделать?
Бабушка подошла к Джейн и внимательно посмотрела в её испуганные любящие глаза.
– Есть один способ, Джейн…
– О да, любой!
– Не торопись, девочка. Это очень необычный способ, очень опасный. Я достаточно времени провела на границе между двумя мирами, я многое узнала о жизни
и еще больше – о смерти. Сегодня особая ночь, ночь, которая случается лишь раз в тысячу лет, ночь, когда открываются врата, когда мёртвое оживает, когда души освобождаются от обязательств и могут отправиться в странствие или выбрать для себя новое тело.
– Что ты хочешь этим сказать, бабушка? – с тревогой в голосе спросила Джейн.
– Тело Тома умирает, моя дорогая, и душа его вот-вот освободится.
– И что же будет потом?
Рут Кингсли помедлила, прежде чем ответить, – слишком необычно было то, что она собиралась сказать:
– Если мы хотим, чтобы Том остался с нами, мы должны найти ему новое тело. Прямо сейчас.
– Пусть возьмет моё! – воскликнула Джейн.
– Ах, Джейн, – покачала головой бабушка, – не всё так просто. Твоё тело занято, как и моё, а две души не могут жить в одном теле – это никогда не кончается добром.
– Так что же делать? – зарыдала Джейн.
– Помнишь ли ты мой чулан? – спросила бабушка Рут.
Джейн в недоумении уставилась на неё сквозь обильные слезы.
– Нет, он всегда заперт.
– Верно, милая.
Рут Кингсли сняла с шеи цепочку, на которой висел маленький ключ, – сколько помнила Джейн, этот ключ всегда был при бабушке.
– Пришло время его отпереть.
Дверь, ведущая в чулан, находилась здесь же, в дальнем конце комнаты.
Крик-крак. Маленький ключ провернулся два раза, дверь скрипнула и отворилась.
В чулане было темным-темно. Бабушка чиркнула спичкой и зажгла свечу в канделябре.
– Помоги мне, Джейн.
Вместе они вытащили из чулана большой деревянный ящик, испещренный странными надписями на непонятном Джейн языке и оклеенный тут и там пёстрыми картинками.
– Что это за язык? – спросила Джейн, пытаясь разобрать причудливые буквы, словно взятые из древней книги про колдунов и ведьм.
– Иврит, – ответила бабушка.
– И что там внутри?
– Минута терпения, Джейн, и ты всё узнаешь. Давай подтащим его к Тому.
Они снова ухватились за железные скобы, приделанные к стенкам, и вот дело сделано: ящик стоит вплотную к бедняге Тому, почти бездыханному.
– Нам следует поторопиться, – с тревогой сказала бабушка, – можем не успеть.
– Но что там внутри? – снова спросила Джейн, умирающая от страха и любопытства.
– После, моя девочка, после, все вопросы потом…
Джейн не оставалось ничего другого, кроме ожидания.
Рут Кингсли настежь распахнула окно, впуская в комнату серебристый свет огромной луны. В лунном свете Том выглядел бледным и очень спокойным – похоже, он больше не страдал. Его дыхание становилось всё реже и всё тише.
Бабушка протянула Джейн канделябр:
– Держи его, с последним выдохом Тома эта свеча погаснет и таинство свершится.
Джейн стиснула подсвечник, чувствуя как дрожат её руки.
Рут Кингсли надела очки и раскрыла маленькую книжку в истрепанном переплете, она посмотрела на Джейн строго и даже торжественно, а потом стала читать из книжки – сначала тихо, еле слышно, а потом всё громче и громче. Слова, исходящие изо рта бабушки, резали Джейн уши – это была чужая, недоступная ей речь. Страсть и тайная сила слышались
