Последний рассвет - Екатерина Константиновна Гликен
– А ты-то откуда всё знаешь?
– А то! – принял Володька мои слова за похвалу. – Я тут вроде как сталкер. Исследую. Ну, экстремальщик-выживальщик. Выживаю тут в лоне врага, изучаю его изнутри, так сказать.
– Подожди, на свете миллионы движущихся предметов: автобусы, машины, тележки… Что они, по-твоему, на все автобусы кидаются с зубами наперевес? Как-то нелогично…
– Да, загадка, согласен. И на собак должны кидаться. Но они едят только людей. Если б по запаху нас отличали, зачем тогда им надо наши движения улавливать, шли бы на нюх. Знаешь, мы попытались тут кое-с-кем, из другого цеха, эксперимент поставить: взяли манекен, положили на пресс и дёргаем издалека за веревку, мол, тварь заметит, кинется, тут ее и прихлопнем. Нет, не вышло. Они манекены не видят, и пресс тоже не замечают. Непонятно, как они именно людей определяют. Пробовали даже забрызгать манекен ну, этой самой, желтой водой, ну, чтоб запах был. Нет, не реагируют они. Почему, не понятно. В общем, этот Викторович, который сегодня нас покинул, он нам пытался объяснять. Что-то вроде того, как у некоторых гадов ползучих, есть такая вроде ямка на морде. И эта ямка схватывает вроде как изображение: тепловизор, одним словом. У гремучих змей так морда оборудована. Сергей Викторович даже формулу вывел. Если температура больше 36,6, наши гады ходячие, так же, как и их родственники ползучие, перехватывают изображение. Там какой-то нерв, троичный вроде, он всё это дело сразу в мозг передаёт, не просто как сигнал, а прямо картинку. Так наши гады видят силуэт. И, видать, как биолог это объяснял: температура выше, у них эта ямка на морде сразу пеленгует сигнал и в мозг шлет данные, мол, движется, силуэт двуногий, кушать подано, одним словом. Такая у них компенсация выходит за потерю зрения, эволюционный процесс, не хухры-мухры. Биолог это тоже не сразу сообразил. Всё случилось после того, как у нас на глазах старого бригадира сожрали. Тот простыл где-то. Ну, простыл и простыл. Сам понимаешь, больничных тут не любят. Поэтому, хочешь жить и работу сохранить – идёшь в цех, пока ходить можешь. Вот, старый бригадир тогда и попался. Кто ж знал тогда? Вроде и стоял он ровно, не шелохнувшись. Однако, блонда его наша раскусила. Сожрала. Тогда биолог свою гипотезу и выдвинул. А Иваныч, голова, тут же и свою формулу вывел, раз они видят силуэт, значит, если перед этими гадами на четвереньки встать или ползком, значит они не съедят. Собак-то они не жрут… Вот ведь умный мужик, а даже школу не закончил, не то, что биолог. Ну, Михалыч, нынешний бригадир, тогда вызвался попробовать. Полдня за блондой на карачках бегал, на четырёх точках, пятой кверху. И выжил. Так за такое и бригадиром стал. Делов-то куча, встал на четвереньки перед людоедом, вроде унизился, а на самом деле – человеком стал, карьеру сделал.
В общем, смешно выходит: пресмыкающиеся, вроде, – гады, а пресмыкаться, чтобы выжить, мы перед ними должны. Как говорил, Викторыч, прямохождение, которое отличает человека от животных, однажды убьёт его.
– А зачем нужны были такие сложности? Зачем под пресс? Манекен? Вот сегодня нельзя было просто схватить эту блондинку. Заломать ей руки. Связать её? Нет, я не понимаю.
– Ну, заломали бы. Но дальше-то что? А так, скормили ей биолога и дело с концом.
– Ты сам понимаешь, что именно говоришь? Скормили ей Сергея Викторовича. Вы! Нет… Мы! Мы стояли и молча наблюдали, как жрут человека… Сами-то мы люди после этого?
Володька махнул на меня рукой и отошёл. Весь вечер дома я силился найти хоть какой-нибудь ответ на вопрос: что произошло? Как это было возможно? Ради чего? Почему? Ведь для этого должна быть причина. Достаточно веская.
Полночи вертелся в кровати. И к утру я всё же смог догадаться. Единственной причиной произошедшего было только одно – Сергей Викторович представлял угрозу для всех нас. Учителей в городишке недобор, им крайне мало платят. Так что не будет руководство так запросто отпускать учителя биологии. Но почему-то Сергей Викторович оставил школу, устроился на комбинат. Возможно, какая-то дурная, грязная история с детьми? Ведь про такое не напишут, за подобное могут посадить. Видимо, о чём-то договорились, попросив его вон. Абсолютно точно, Сергей Викторович был опасен.
Да и вообще, разве только он? А Володька? А Михалыч? Иваныч? Что это за люди? Разве смогли бы люди смотреть на пожирание себе подобного? Вряд ли. Но я же смог. Нет, я не смог. Я был ошарашен. Просто ошарашен. По какой-то причине меня определили в цех с этими нелюдьми, с этими уродами. Это ошибка. Чудовищная ошибка. Я понял это. Я другой, я хороший! Они не поняли меня, эти курицы в отделе кадров. Это нужно как-то изменить. Если я останусь с ними, с теми, кто равнодушно смотрит на убийства, о боже! я стану, как они! Ведь вчера я смотрел! Я видел это! И не сошёл с ума! А должен был! Нет, вот он я, иду, абсолютно здоровый человек, улыбаюсь знакомым, словно ничего и не было. Вчера было не по себе, но быстро прошло. Это какая-то зараза, нельзя оставаться рядом с ними, срочно бежать! Бежать! Куда? В отдел кадров! Они должны всё исправить, это чудовищная ошибка, я не такой, я хороший!
«Нет-нет, – качал я головой по дороге в цех. – Это какая-то ошибка».
– Какая ошибка? – услышал голос Володьки.
– Я вслух? – переспросил его.
– Угу, – промычал товарищ.
– Володь, – тихо начал я. – Я, наверное, уволюсь или в другой отдел переведусь.
– Во даёт! – ухмыльнулся он. – А куда ты пойдёшь? В городе работы нет. А в другом цеху – то же самое, а, может, ещё и хуже. У них Иваныча-то, как у нас, нет…
– Не знаю, куда пойду. Но здесь точно не останусь. Скажи мне одно только, почему Сергей Викторович поменял работу в школе на цех?
– Да кто его знает? Конфликт какой-то с
