Василий Белов - Воспитание по доктору Споку
- Сядьте! - лейтенант читает зоринский протокол.- Так. Придется вам посидеть суток десять. Где вы работаете?
- Разве это имеет какое-то значение? При таких обстоятельствах...
Лейтенант окидывает Зорина оценивающим взглядом, в это время в комнату дежурного кто-то громко стучит.
- Да, войдите,- лейтенант закуривает. В дежурку входит давешний таксист, и Зорин с презрением смотрит ему в глаза.
- Товарищ дежурный,- слышит Зорин голос шофера.- Он же не виноват.
- А вы кто такой?
- Я же видел, он не виноват.
- Федорчук, одну минуту...
* * *
Зорин выходит из отделения вместе с таксистом. Левый глаз совсем заволокло опухолью, во рту горько от табачной кислятины, но горловый комок понемногу рассасывается и исчезает.
- Садись, свезу куда надо,- приглашает шофер.- Здорово они тебя?
- Кто? - Зорин садится рядом с таксистом.
- Да эти, сопляки-то.
- Ничего.
- Откуда только берутся,- таксист долго жмет на стартер.- Как клопы... А ты извини, у меня вызов был. Не мог сразу ехать с тобой.
- Спасибо.- Зорин глядит на часы. Как ни странно, а на все происшествие вместе с этой дурацкой "Смешинкой" ушло всего полтора часа.- Спасибо...
- Ладно, чего там. Давай, будь здоров.
Зорин выходит около детской больницы. Он забегает в больничный подъезд, разыскивает телефон и поочередно звонит на оба терапевтических отделения: "Але? Да. Девочка. Поступила сегодня. Что? Без изменений? А мать? Скажите, мать с ней?"
В его ушах еще долго стоит разноголосый детский плач и крик, услышанный из отделения по телефону. Зорин вновь совершенно растерян: "Она ушла ночевать домой. Там Лялька одна, в жару и в бреду, а жена ушла ночевать домой..." Он долго ходит вокруг больницы, смотрит на непотуха-ющие окна громадного пятиэтажного здания.
4
Весна прет без разбора из-под каждой городской подворотни, из каждого скверика. Водопри-емники, не успевая глотать мутную воду, захлебываются, принимают в свои недра зимнюю грязь. В центре уже сохнет асфальт и ничто не напоминает о бесконечной зиме, зато на окраинах и задворках заглавных улиц не пройдешь, везде жижа из грязи и серого снега.
На объектах повсюду вытаивают зимние строительные грехи: там полмешка цемента, тут куча расколотого кирпича или коричневой звукоизоляционной ваты. Зорин смотрит на все это с легким стыдом: это под его чутким руководством разбросаны на стройплощадках денежные обрезки. А что он мог сделать? Не будешь же стоять у каждого самосвала, когда возят кирпич. Никогда не научишь Букина тому, что не стоит выписывать новые рукавицы, если на старых ни одной дырки. А разве можно убедить Трошину в том, что раствор нельзя оставлять в ящике до утра? Хоть ящик, хоть пол-ящика, а как только стукнет пять часиков, она вываливает остатки прямо на грунт. Привезут нового, жалеть нечего. На каждом собрании и летучке Зорину твердят о плане и графике. Скорей, скорей, только бы сдать дом, тут не до экономии, лишь бы спихнуть объект приемной комиссии.
У него голова поседела от этих объектов. И все-таки воздух пахнет тающим снегом, небо над городом синее, словно в детстве, и все везде тепло, солнечно, даже в проемах холодного шестиде-сятиквартирного, где еще свищут зимние пронизывающие сквозняки.
Надо бы сменить полушубок на пальто. Но Зорин уже больше недели не ходит домой. После очередной жестокой ссоры, завершившейся пощечиной жене, он ушел ночевать в тепляк. Фрид-бург на своем залатанном "Москвиче" увез Зорина к себе домой. Но после двух ночей, проведен-ных в чинной, фальшиво-доброжелательной атмосфере еврейской семьи, Зорин ушел ночевать к дяде Паше, а вчера перебрался к Сашке Голубеву: было стыдно ночевать у других больше двух раз. И все же сегодня у него хорошо на душе. Хорошо, потому что завтра Ляльку выпишут из больницы. Дочка пролежала там чуть ли не месяц, у нее было воспаление обоих легких.
Сорокаквартирный давно сдан, крановщик Козлов получил в нем квартиру, а Трошина, про-ведав о зоринских семейных делах, уже не матерится, по крайней мере при нем.
Да, все идет своим чередом. И не беда, что Сашку Голубева оштрафовали вчера за то, что его самосвалы развозят по городу грязь, а его, Зорина, вызывают сегодня на административную комиссию.
Это результат все еще того вечера. Или того письма, которое Тонька послала на производст-во? Зорин гадает и прикидывает, ему чуть грустно, но больше смешно. Он было уже решил не хо-дить на комиссию, пусть бы штрафовали, как Сашку Голубева, но ему любопытно, что там будет.
Он собирает в тепляке бригадиров и дает им задание на завтра. Смотрит на часы и, не торо-пясь, уходит с объекта. Еще есть время поесть в этой злополучной "Смешинке". Он заказывает рубленый бифштекс, с аппетитом съедает картофельное пюре. И улыбается: Сашка Голубев сказал бы сейчас, что крахмал придает твердость одним только воротничкам и манжетам.
Зорин является на комиссию из минуты в минуту. Человек пятнадцать мужчин его, зорин-ского, возраста, выдвигают предложения, обмениваются мнениями. Кое-кто пытается юмором загладить неловкость и шутками скомпенсировать запрещение курить.
- А не взатяжку-то можно?
Вероятно, посетители вызываются по алфавиту. Зорин слышит свою фамилию и заходит в большую комнату, пропахшую табачной золой и бумажной пылью. Он садится у двери, но тут же встает, чтобы отвечать на вопросы.
- Вы у Кузнецова работаете?
- Да.
- Оно и видно, каков поп, таков и приход.
Зорин внутренне взрывается, ему обидно за своего начальника, но он молчит, вспоминая вто-рой зарок. Семь членов административной комиссии сидят по обеим сторонам стола, покрытого листами цветной бумаги. Красный уголок штаба народных дружин, где заседает комиссия, пропах табачной золой начисто, и от этого курить хочется больше.
- Продолжим, товарищи,- говорит председательствующий.- У кого есть вопросы?
- Разрешите, товарищ Табаков, у меня к нему вопросик.
- Пожалуйста.
Наголо обритый дедушка достает карандашик из нагрудного кармана диагоналевого, с глухим воротом, кителя.
- Во-первых, где и как напился. Во-вторых, с кем, в-третьих, как думаешь дальше. Встань, расскажи.
Зорин чувствует, как жилка опять играет у него на виске.
- Во-первых, обращайтесь со мной на "вы", во-вторых...
Поднимается шум:
- Безобразие, как он себя ведет?!
- Не забывайте, где вы находитесь!
- Кто кого здесь разбирает?
- Вы посмотрите, он еще и улыбается!
Председательствующий стучит карандашом по графину:
- Товарищ Зорин, вы будете отвечать на вопросы?
- Буду,- Зорин смотрит прямо в переносицу председателя комиссии Табакова.- Но я бы хотел, чтобы со мной обращались на "вы". Я не мальчишка...
За столом вновь прокатывается рокот искреннего возмущения. Дедушка в кителе кладет карандашик и, качая головой, с горькой иронией обиженного говорит:
- А кто же вы, товарищ Зорин? Вы же мне во внуки годитесь, ты же еще без штанов бегал, когда я...
- Да что с ним разговаривать?
- Распустились, ни стыда, ни совести!
- Ну, хорошо,- Табаков снова стучит по графину,- прошу вниманья!
Зорин видит, как Табаков старчески суетливым движением складывает носовой платок и аккуратно прячет в карман. Бритый дедушка укладывает очки в футляр. Зорин замечает, что дужка очков сломана и замотана какой-то тряпочкой. Девушка-секретарша с высокой, пузырем, причес-кой невозмутимо пишет протокол... Толстая пожилая женщина возмущенно хрустит пальцами: Зорин ясно видит бородавку на ее подбородке и мучительно вспоминает что-то давнишнее, уско-льзающее. Где же он видел это лицо? Те же четыре или пять волосиков на бородавке... Ну, да это она, та самая женщина... Только волоски на бородавке тогда были черными, не седыми, а прическа осталась прежней и бюст лишь слегка сравнялся с животом. Там, в районном загсе, она была совсем молодая. Женщина глядит на Зорина, как на неисправимого преступника:
- Скажите, товарищ Зорин, почему вы ушли из семьи?
- Из семьи? - Зорин слегка ошарашен. Оказывается, и это известно. Неужели Тоня?
- Да, из семьи,- повторяет женщина.
- А какое вам дело?
Сначала ему приятно наблюдать, как у нее от возмущения открывается рот и челюсть как бы отваливается. Но уже через несколько секунд ему становится жалко ее, губы у нее дрожат, пухлые руки растерянно мнут крохотный дамский платочек. Члены комиссии возмущены и потрясены зоринским поведением, ему предлагают выйти и подождать решения комиссии.
Зорин выходит в коридор и, не останавливаясь, шагает на улицу. Автобуса нет, он топает, к Голубевым. "Ну и ну! - думает он.- Ну и ну..." Ему вновь, как тогда, когда сидел в милицей-ской коляске, на секунду становится смешно.
У Голубевых он, отказавшись от ужина, снимает пиджак и ботинки. Молча садится на диван, берет номер журнала "Знание - сила". В статье всерьез говорится о поэтических возможностях электронных машин. Зорин бросает журнал. В висках и в темени нарастает какая-то новая боль, и он плохо воспринимает то, что говорит Сашка:
