Михаил Панин - Камикадзе
No 5", смотри, чтобы не подсунули поддельные...
Черт меня, наверно, дернул вспомнить про духи - так вдруг захотелось еще раз перед отплытием увидеть Райку. Заглянуть в глаза... А заодно уточнить, как настоящие французские духи отличить от ненастоящих. Но с корабля уже никого не отпускали. Весь личный состав авианосца и приданные авиасилы, штурмовики и вертолеты, на борту. Корабль готов к походу.
Но на берегу еще оставался адмирал со свитой, и за ними вот-вот должен был отойти от авианосца командирский катер.
Я немного подумал. Старший на катере, мичман Тихонов, - мой кунак... За литр водки перевезет с корабля или на корабль хоть взрывчатку, хоть героин. А лишнего пассажира, офицера, свозить туда-сюда ему ничего не стоит. Катер поместительный, спрятаться есть где. Если обнаружат, могут пришить и дезертирство... Но была не была! Когда принял решение, главное не думать о возможных последствиях. Главное - Райка.
Мичман Тихонов согласился - за два литра. Что тут делать, где я их возьму? Но пообещал, и он спрятал меня в рубке, возле рулевого. Рулевому сказал: капитан - из Особого отдела... Обратно на авианосец катер вернется через час, с адмиралом и свитой. Думаю: успею! Восемь часов утра. Райка сегодня дома. На пристань махать платочками вслед уходящим кораблям начнут сходиться еще не скоро. Проскочу, никто из знакомых меня и не заметит. Главное, думаю, как обрадуется Райка, или - не обрадуется... Может, ее дома нет. И такие мысли были, я не мальчик. Посмотрим, думаю.
От пристани до нашего "курятника" в Нахаловке, где мы у прапорщика и Муси комнату снимали, минут десять, если бегом. Я и побежал, в горку, кривыми переулками, мимо лепившихся там и сям почерневших от дождей дощатых домишек и бараков. Бегу и думаю: как мы с Райкой бедно живем, будто я не летчик военно-морской авиации, а какой-то бич. Видели бы этот пейзаж американцы с фрегата "Сайдс" - со стыда сгореть можно. Авианосцы строим... Голова в шляпке, а задница в тряпке. Вон и наше бунгало под черной рубероидной крышей, удобства во дворе. Но все это временные трудности, все молодые семьи так живут, кто где. Вот получу майора - дадут квартиру в блочном доме. В блочных девятиэтажках начиная с майора дают, чтобы человек имел стимул в служебном рвении.
Вбегаю во двор, тихо прикрываю за собой калитку. Оглядываюсь, как вор, по сторонам. Смотрю: Райка в халатике идет из гальюна, задумчивая... Увидела меня и от неожиданности остановилась. Обрадовалась или испугалась, не пойму. По-моему, обрадовалась. Бегу к ней, сжимаю в объятиях. И вдруг "Шанель" так и ударила в нос! С чего это она так надушилась в восемь часов утра? "Рая, кричу, - я с корабля сбежал, через два часа отходим, если опоздаю - мне трибунал или строгий выговор в личном деле, а у меня их и так хватает. В моем распоряжении десять минут. Давай - по-быстрому..." Тащу ее в дом, а она ни с места. Отстранила мои руки. "Ты что, совсем? - покрутила пальцем у виска. - Я что тебе, механическое пианино? Мне сегодня нельзя..." - "Как нельзя? говорю. - Я бежал..." - "Дурак ты, что ли, Валера, - пожимает плечами. - Зря бежал. - И смеется. - Беги обратно, а то тебя и правда уволят из авиации. Что тогда будем делать?"
И главное, с такой досадой все это говорит! Я оглянулся на дом. Ну, все понятно! А я-то думаю, что это от нее несет "Шанелью", когда я уже трое суток дома не ночевал. Бросился в дом. Проскочил веранду, коридорчик. Распахнул дверь в нашу комнату...
И увидел на смятой, растерзанной постели - голого прапорщика, нашего хозяина. Все так просто... Я остановился на пороге. Никогда не думал, что какой-то прапорщик в голом виде произведет на меня такое сильное впечатление. Он мирно спал, раскинув руки и ноги. А Муся, надо полагать, сегодня на дежурстве.
Я вышел во двор. Не убивать же - товарища по оружию. Райка так и продолжала стоять на вымощенной красным кирпичом дорожке между домом и гальюном. "Ну что, проверил?" - криво усмехнулась. "Проверил, - говорю, - и понял, что ты сволочь. Что же ты наделала? Я к тебе за эти четыре месяца привык, как к человеку. - Потом закричал: - Я тебя убью! Убью! Дешевка! Сука!.."
Еще что-то кричал, не помню. Она стояла как мертвая, никак не реагировала. Только словно постарела на десять лет. Углы губ опали. Селяви, Валера... Я ударил ее и ушел. От калитки оглянулся - она даже не смотрела в мою сторону, вытирала ладонью кровь с разбитых губ.
До пристани бежал, как в бреду. Тем же катером успел вернуться на корабль, никто меня в мое отсутствие не хватился. И когда уже повалился на койку в своей каюте, кажется, заплакал. Потом сдавило сердце, не мог вздохнуть полной грудью. Зозуля говорил, что такое бывает при инфаркте. Сердце ворочалось внутри, как камень в ржавой банке, думаю: как же я теперь летать буду? Комиссуют... И куда я пойду - ни кола, ни двора. С инфарктом нигде не возьмут, даже шофером самосвала. Из-за какой-то бляди. Мало, что ли, их у меня было?
Потом уснул.
А когда проснулся, уже снялись с якоря, авианосец шел малым ходом, узла два-три, лавируя между мелкими плоскими островками в бухте, и берег из иллюминатора едва виднелся, словно в тумане. Или это у меня в глазах стоял туман. Я сделал вдох - выдох. Все нормально. Сердце функционировало. Потряс головой - голова тоже работала. Достал из чемодана бутылку армянского коньяка, Райка где-то раздобыла по блату. Теперь ясно, где... Но не выливать же. Думаю: надо выпить, как-никак адюльтер, не каждый день бывает. Сниму стресс и буду думать о чем-нибудь приятном, например, о том, что майора мне все-таки дадут, в строевой части шепнули по секрету. Так хотел обрадовать Райку. Но теперь это не имело никакого значения. Хорошо, что я никого не убил, ни ее, ни прапорщика. Куковать потом на нарах... И хорошо, что я знаю неприглядную, но правду. А то плавал бы и думал, что на берегу меня очень ждут.
Но моя беда в том, что в голове у меня всегда одновременно как минимум две мысли, главная и второстепенная, не считая прочих мелких. И бывает, второстепенная выходит на первый план, как ты ни стараешься держать ее на периферии или совсем прогнать. Я выпил бутылку коньяка, думая о том, на кого меня эта стерва променяла: я летчик, можно сказать - майор, а этот бледный как спирохета, чахоточный прапорщик - зав. столовой, самогонщик... Что она в нем нашла?
Но что-то, видно, нашла. Чего не нашла во мне.
Эта второстепенная мысль вскоре полностью овладела моим сознанием, ни о чем другом я уже не мог думать. И передо мной, как на экране компьютера, вдруг высветились Райкины слова, сказанные однажды, когда мы с ней в постели забавлялись. Сначала я сказал ей, что, если она мне когда-нибудь изменит, я ее убью. Задушу, как Отелло. Или зарежу, как этот, в школе проходили... "Алеко", - подсказала Райка. И засмеялась: "Ой, не могу! Какой же ты девственный идиот. Он меня зарежет... - Потом сказала почти серьезно: - Ничего ты меня, Валера, не убьешь. Это ты только сверху такой бравый, а сердце у тебя мягкое, как валенок. И вообще, как бы тебе это сказать, чтобы ты не обиделся..."
Она лежала на боку, подперев голову ладонью, в черной короткой комбинации, которую я больше всего любил из всех ее нарядов, устало смотрела на меня, или не на меня, а вглубь себя, в свои два неудачных замужества, в свои прошлые романы, сравнивая, что ли, или раздумывая: сказать - не сказать? Она сказала: "В общем, Валера, ты не плейбой... Ты в любви теоретик, я давно это поняла, как школьник. Неужели тебя никто никогда не обучал - какая-нибудь пожилая дама? Или сходил бы пару раз в бордель за границей, как люди ходят. На это не надо спрашивать разрешения. А ты так и не решился. Я понимаю, не надо мне тебе все это говорить, но... Это тебе, Валера, за то, что ты меня взял такую, с ребеночком... Ты не очень обиделся?"
Черт, неужели я ей это говорил - про ребеночка? Убей, не помню. Чего иногда не наговоришь без всякой задней мысли, лучшему другу скажешь, что он безмозглый идиот, а потом два дня страдаешь от угрызений. И зря страдаешь. Потому как не исключено, что друг твой точно такого же мнения о тебе, ты нанес превентивный удар в целях самообороны. И вообще это не всегда верно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Бывает, ничего такого на уме и нет. Просто пьяный острее переживает несовершенство человечества. Ну, ляпнул и ляпнул, не больше того. Важна суть: мне четыре месяца, кроме нее, никто не был нужен. Хотя варианты были, та же Муся, когда мы с ней оставались тет-а-тет. Я же не поддавался? Не поддавался. Говорю: нет, я так не могу, как я потом в глаза жене смотреть буду, я не артист. Может - когда-нибудь потом, когда в семейной жизни заматерею... Но дело не в этом. Не в этом дело! Как же так? Какой-то несчастный прапорщик с пошлыми бакенбардами...
А я-то думал - лучше меня никого нет.
Но с другой стороны, может, я и правильно думал. А на всех не угодишь.
2
Я родился в С., небольшом городке на берегу мелководного залива Черного моря, в интеллигентной семье. У нас есть порт, где швартуются всякие рыболовные фелюги, плоскодонный флот, но большие корабли не заходят - слишком мелко. Большие корабли в детстве я видел только на горизонте. Какой-нибудь сияющий огнями лайнер из Одессы, как призрак, бесшумно проплывал ночью в сторону Севастополя и Ялты, с него не доносилась до наших домишек, утопавших по крыши в подсолнухах и кукурузе, даже музыка, а после шторма выбрасывало на пологий берег всякую дрянь, использованную путешествовавшими по профсоюзным путевкам туристами. Я мечтал выловить в воде бутылку из-под ямайского рома с запечатанной внутри запиской. Но бутылки попадались только пустые и отечественного производства - "Столичная", "Пшеничная", портвейн "Три семерки", "Червонэ мицнэ", "Билэ мицнэ"...
