Юрий Коваль - Шесть рассказов
Я собрал свои вещи, уложил их в рюкзак и по заснеженной трйпе стал подыматься на вершину Мартая. Мне пора уже было возвращаться домой, в город.
К обеду добрался я до вершины, оглянулся и долго искал избушку, которая спряталась в заснеженной тайге.
НОЖЕВИК
В бестолковых моих скитаниях по вечновечерним сентябрьским полям встречались мне и люди с ножами.
Этот, подошедший в сумерках к моему костру, ножа при себе не имел.
- Картошечки пекете? - спросил он, подсаживаясь в сторонке от огня.
- И уху варим, - добавил я во множественном числе, хотя и был один без товарища, на двести верст кругом.
- Я и говорю: рыбоуды. Такой дым у костра - рыбоудский. Я, как издали увидел, так и говорю: рыбоуды... А где же товарищ ваш?
Отвечать правду отчего-то мне не захотелось.
- Товарищ-то?.. А там товарищ,- кивнул я в сторону реки.
С реки и вправду доносились какие-то звуки: голоса женщин или крики чаек? Вполне возможно, что там, в этих голосах, находил место и мой какой-то товарищ.
- А что он, товарищ-то ваш, рыбку удит?
- Да нет,- ответил я, прикидывая, какой там в дальних звуках мог быть у меня товарищ, и пытаясь его себе представить.- Товарищ-то мой, он... нож ищет.
- Нож?! Потерял, что ли?
Не знаю, откуда я взял этого "товарища" и почему сказал, что он ищет нож. Зто был бред, внезапно возникший в голове. Надо было отвечать и проще всего сказать, что "товарищ мой" нож потерял. Однако отчего-то мне не захотелось, чтоб "товарищ мсй" терял свой нож. - Да нет, не терял он нож,- сказал я, отмахиваясь от
дыма, вылавливая ложкой картофелину из котелка.- Он с этим ножом...
Тут я замолчал, потому что не знал, что он делает, "товарищ-то мой", с этим ножом. Сидит, что ли, на берегу и точит о камень?
- ...вообще носится, как с писаной торбой,- закончил я не понятную никому ворчливую фразу. Я как бы серчал на своего "товарища", который надоел мне со своими глупостями и особенно с ножом.
Подошедший к костру как-то по-своему меня понял, придвинулся к огню поближе. Это мне не понравилось. Навязчивый очень к ночи. Никакого доверия и дружбы не вызывал этот сумеречный, худощавый, как тень, человек. Что бродит он по чужим кострам?
- У вас тоже хороший нож,- сказал он, кивнув на мою финку, облепленную чешуей подлещиков, которая валялась у костра.
- Да это так... финка, - ответил я, намекая, что у моего товарища ножичек похлеще. Вот только что же он с ним сделал? Почему ищет?
Может, он его метал? Куда метал? В дерево? Зачем? Совсем дурак? Возможно.
Нет, мне не хотелось, чтоб товарищ мой был таким дураком, который мечет ножи в деревья. Может быть, он его мечет в рыбину, вышедшую на поверхность? В жереха? А ножик на веревочке? Неплохо. Редкость, во всяком случае, - товарищ, который мечет нож в жереха, вышедшего на поверхность реки! Такой мне по нраву.
- Финка... У меня тоже когда-то была...- сказал сумеречный человек и взял в руки мою финку, пощупал лезвие подушечкой большого пальца.- Вострая...
- Положь на место.
- Что ж, и потрогать нельзя?
- Нельзя... Это нож... моего товарища. Товарищ мой мифический, кажется, обрастал ножами. Один он метал в жереха, второй валялся у костра.
- У него что ж, два ножа?
- Больше,- ответил я - Я точно не считал. А у вас есть нож?
- Отобрали,- махнул он рукой.
- Отобрали?
- Когда брали - тогда и отобрали... а нового не успел завести...
Вот так. Его, оказавается, брали. Я это сразу почувствовал.
Сумеречный человек молча смотрел на огонь. Кажется, вспоминал задумчиво о том славном времени, когда у него еще не отобрали нож. Интесно, что он делал этим ножом? Похоже - ничего веселого. Разговор о ножах мне нравился все меньше и меньше.
- А зачем товарищу-то вашему столько ножей?
- Андрюхе-то? - переспросил я.
Мне казалось, что "товарищу моему" пора получить какоето имя. И оно возникло легко и просто: Андрюха. Рыжий, большой, даже огромный Андрюха, немного лысоватый. Метнул нож в жереха, да не попал.
Нож хоть и на веревочке, а утонул, и вот теперь Андрюха ныряет посреди реки, идет нож. Мне ясно было видно, как ныряет огромный Андрюха посреди тихой реки, шарит по дну пальцами.
- Что ж он делает с ножами-то? - отчего-то хихикнул сумеречный.- Солит, что ли?
- Мечет,- лаконично ответил я. И все-таки добавил, пояснил: - В жереха!
Человек, у которого отобрали нож, задумался, вполне напряженно размышляя, каким образом Андрюха может метать нож в жереха. Работа эта проходила с трудом, и я, чтоб поддержать усилия, добавил:
- Он у нас... вообще... ножевик.
Это слово особой ясности не внесло, и я отошел немного от костра и покричал в сторону реки:
- Андрюха-а-а... Андрюха-а-а! ..
С берега никто не ответил. Голоса женщин или чаек давно уже там утихли.
- Как бы не утоп...- пробормотал я себе под нос.
- Да не утопнет,- успокоил меня человек, лишенный ножа,сейчас подойдет.
- Пора уж,- ворчал я на Андрюху.- Уха готова... ладно, пускай пока поостынет.
Я снял с огня котелок, отставил в сторону. Пар от ухи не стал смешиваться с дымом костра, встал над котелком отдельным пенным столбом. Человек сумеречный к ухе не придвигался, но сидел прочно, поджидая, как видно, Андрюху.
- Ладно, - сказал я, - остынет... похлебаем, пока нет Андрюхи. А ему оставим.
Я протянул ложку сумеречному.
- Ну, давай, пробуй.
- Да уж дождись товарища-то,- сказал он, встал и быстро пошел от костра в сторону деревни.
- Эй, да погоди ты, постой. Попробуй ухи, тут на всех троих хватит...
- Да ладно, - не оглядываясь, махнул он рукой. Быстро надвигалась ночь,и фигура его пропала, удаляясь от меня в поле. Скоро ее уже не было видно.
Я хлебнул ухи, подсолил, поперчил. Потом отошел немного от костра и снова крикнул туда, в сторону реки:
- Андрюха-а-а-а... Андрюха-а-а! ..
Совсем уже стемнело, когда я услышал издалека:
Иду-у...
НУЛЕВОЙ КЛАСС
Приехала к нам в дерсвню новая учительница. Марья Семеновна.
А у нас и старый учитель был - Алексей Степанович.
Вот новая учительница стала со старым дружить. Ходят вместе по деревне, со всеми здороваются.
Дружили так с неделю, а потом рассорились. Все ученики к Алексей Степанычу бегут, а Марья Семеновна стоит в сторонке.
К ней никто и не бежит - обидно.
Алексей Степанович говорит:
- Бегите-ко до Марьи Семеновны.
А ученики не бегут, жмутся к старому учителю. И, действительно, серьезно так жмутся, прямо к бокам его прижимаются.
- Мы ее пугаемся, - братья Моховы говорят. - Она брускику моет.
Марья Семеновна говорит:
- Ягоды надо мыть, что6 заразу смыть.
От этих слов ученики еще сильней к Алексей Степанычу жмутся.
Алексей Степанович говорит:
- Что поделаешь, Марья Семеновна, придется мне ребят дальше учить, а вы заводите себе нулевой класс.
- Как это так?
- А так. Нюра у нас в первом классе, Федюша во втором, 6ратья Моховы в третьем, а в четвертом, как известио, никого нет. Но зато в нулевом классе ученики будут.
- И много? - обрадовалась Марья Семеновна.
- Много не много, но один - вон он, на дороге в луже стоит.
А прямо посреди деревни, на дороге и вправду стоял в луже один человек. Это был Ванечка Калачев. Он месил глину резиновыми сапогами, воду запруживал. Ему не хотелось, чтоб вся вода из лужи вытекла.
- Да он же совсем маленький,- Марья Семеновна говорит,- он же еще глину месит.
- Ну и пускай месит,- Алексей Степанович отвечает.А вы каких же учеников в нулевой класс желаете? Трактористов, что ли? Они ведь тоже глину месят.
Тут Марья Семеновна подходит к Ванечке и говорит:
- Приходи, Ваня, в школу, в нулевой класс.
- Сегодня некогда, - Ванечка говорит, - запруду надо делать.
- Завтра приходи, утром пораньше.
- Вот не знаю, - Ваня говорит, - как бы утром запруду не прорвало.
- Да не прорвет, - Алексей Степанович говорит и своим сапогом запруду подправляет. - А ты поучись немного в нулевом классе, а уж на другой год я тебя в первый класс приму. Марья Семеновна буквы тебе покажет.
- Какие буквы? Прописные или печатные?
- Печатные.
- Ну, это хорошо. Я люблю печатные, потому что они понятные.
На другой день Марья Семеновна пришла в школу пораньше, разложила на столе печатные буквы, карандаши, бумагу. Ждала, ждала, а Ванечки нет. Тут она почувствовала, что запруду все-таки прорвало, и пошла на дорогу. Ванечка стоял в луже и сапогом запруду делал.
- Телега проехала, - объяснил он. - Приходится починять.
- Ладно, - сказала Марья Семеновна, - давай вместе запруду делать, а заодно и буквы учить.
И тут она своим сапогом нарисовала на глине букву "А" и говорит:
- Это, Ваня, буква "А". Рисууй теперь такую же.
Ване понравилось сапогом рисовать. Он вывел носочком букву "А" и прочитал:
- А.
Марья Семеновна засмеялась и говорит:
- Повторение - мать учения. Рисуй вторую букву "А".
И Ваня стал рисовать букву за Руквой и до того зарисовался, что запруду снова прорвало.
