Зинаида Гиппиус - Роман-царевич

— У меня дела, — степенно проговорила она. — Но на несколько дней, если позволите, я бы осталась.

Литта молча приглядывалась к странной девице. Впрочем, что же в ней странного. Такие бывают, курсистки, учительницы… Немного невзрослые.

В Габриэль, действительно, было что-то невзрослое; и однако, немного спустя, она вмешалась в довольно серьезный разговор Звягинцева и Алексея Алексеевича, притом вмешалась кстати и не глупо. Видно, много читала, не без толку.

Журналист Звягинцев, полный, приятно-мягкий, с длинными выхоленными черными усами, держался культурно-демократических взглядов и считал себя левым. Специальности он не имел, но ничто не было ему чуждо. Интересовался даже церковными вопросами, толковал о них постоянно, и все с той же высоко-культурной точки зрения. Он и говорил, большею частью, о культуре вообще, и о культуре русской, от него и самого веяло культурой, несло культурой, — порою даже с неуловимым оттенком барственности. Этого он, конечно, не замечал и огорчился бы, если б заметил.

Теперь ему хотелось вовлечь в разговор Сменцева, но тот пока отмалчивался.

За кофе Звягинцев, вкусно куря бледную сигару, прямо обратился к Сменцеву:

— А скажите, как теперь дела в Пчелином у вас? Толкуем о народном образовании… Ваше дело, вот это, во многих пунктах мне представлялось неясным… Превосходное дело, но вопрос, как оно поставлено и что из него в конце концов выйдет…

— Вы говорите о моем «мужичьем университете»? — усмехнувшись правым углом рта, спросил Сменцев.

— Да, именно так мне его называли. Подробностей совсем не знаю, но чрезвычайно интересовался.

Роман Иванович пожал плечами.

— Я не придаю этому делу никакой особенной важности. И оно очень просто. По наследству мне досталось порядочное имение на юге Воронежской губернии. Я сдал всю землю мужикам в аренду на самых льготных условиях. Оставил только небольшой дом, где у меня живет управляющий и где устроена школа. Это школа для вечерних занятий со взрослыми. Учительствует — тот же управляющий, он мой близкий друг, молодой техник, с высшим образованием, да кроме того ездит батюшка из соседнего села, из-за речки. Приятель мой читает мужикам и курсы по земледелию, кажется, успешно…

— Скажите! — восхищенно протянул Звягинцев. — Просто чудо, что такое. Но как вам разрешили? И посещается эта школа?

— Отчего же ей не посещаться. Она ведь не весь год сплошь функционирует. Кроме того, слушатели — те же мужики, выгодно арендующие у меня землю. Арендная плата идет на школу, на жалованье священнику и дьякону. Приятель мой работает «идейно». Имеет свои средства. Что же касается разрешения…

— Ну, да у вас, конечно, есть свои ходы в Петербурге… — подмигнул Звягинцев.

Но Роман Иванович докончил сухо:

— Наша программа очень скромна, да и это считается просто частным «чтением». Местный священник на прекрасном счету…

— Ах, сколько бы можно сделать, если б не ускромнения, да неразрешения! — мечтательно потянулся Звягинцев. — Но и за то вам спасибо. Не любят у нас нынче малых дел.

— Однако, — прибавил он, помолчав, — это вы мне дали сведения формальные. А дух каков у вас там? Уклон?

Роман Иванович рассмеялся.

— Дух самый хороший.

— Нет, позвольте, — пристал Звягинцев. — Что значит «хороший»? Это весьма двусмысленно.

Алексей Алексеевич вмешался.

— Ну, вы от него тут ничего не добьетесь. Кто их разберет. С одной стороны — приятель мой Роман Иванович, в коем подозреваю дух мятежный, с другой — «священник на прекрасном счету»… Вот и пойми, что у них такое затеяно.

— Какой же тип, однако, этот священник? — настаивал Звягинцев. — Ведь не союзник же все-таки? И какие он лекции у вас читает? Неужели лекции?

— Право, не умею вам ничего сказать, — холодно проговорил Сменцев. — Мне не случалось присутствовать. Батюшка и занят, и не очень здоров, часто его заменяет дьякон, того же прихода. У нас это условлено.

Звягинцев задумчиво повторил, дымя сигарой:

— Да, дьякон… Дьякон… Так. Иногда попадаются дьяконы, особенно из молодых, гораздо образованнее местных старых священников… Да. А кто у вас там епархиальный?

— Преосвященный Феодосий. Он мне знаком лично.

— Лично? Ах, вы у него бывали?

— Нет.

— Нет? Так, верно, по академии. Или…

Тут деликатный Звягинцев оглянулся. На террасе никого не было. Только Хованский, лениво прислушивающийся к разговору. Катерина Павловна увела куда-то Габриэль, должно быть, устраивать; Литта, которую Звягинцев только что видел, исчезла неслышно.

— Вы, я думаю, со всеми нашими заметными иерархами сталкиваетесь у этой… у сиятельной бабушки Юлитты Николаевны? Прелюбопытный салон. Я и рад бы в рай — очень этим миром интересуюсь, — да грехи не пускают! — докончил он с комическим вздохом.

Хованский пожал плечами.

— Вот нашел! Скука и ханжество, я думаю. Непостижимая старуха. Я ожидал, что она в теософию ударится, ну туда-сюда. Так нет, за православие схватилась. У нее и епископы, и архиепископы, и монахи, и прорицатели… Федька Растекай, говорят, бывает.

— Федька? Растекай? — заволновался Звягинцев. — Правда, Роман Иванович?

— Да. Я его там видел раза два. А ты напрасно, Алексей, удивляешься, что графиня не пошла в теософию. Ей там нечего делать, а не делать не в ее характере. И ханжества в ней капли нет. Разве когда нужно, — показное. Вот зять ее, старик Двоекуров, тот не прочь поханжить… Да графиня над ним власть забрала полную.

— Уди-вительно! — начал было что-то Звягинцев, но в эту минуту на террасу вошли Габриэль и Литта. Габриэль была уже в каком-то беленьком платочке на рыжих волосах.

— Мы идем на озеро, где поют, где гармоника, — восхищенно объявила она. — Юлитта Николаевна согласилась.

Хованский взглянул на них с удивлением.

— Да что вы! Ведь там пьяным-пьяно. Безумие. Теперь шагу вам одним за усадьбу выйти нельзя.

— Я с удовольствием пойду тоже, — сказал Звягинцев. — Охотно буду защищать барышень от дикарей… ежели таковые встретятся…

— С непривычки испугаетесь, — заметил Хованский. Но Звягинцеву загорелось идти.

— Роман Иванович, да пойдемте тоже с нами. Хозяин мне барышень не доверяет.

— Пожалуй, пойдемте, — сказал Сменцев. — Мало удовольствия получите. Далеко, и дорога пыльная. А дикари… как вы называете, — что их наблюдениями тревожить, они веселятся. Пойдемте, впрочем.

И он вышел за фуражкой.

Глава седьмая

МУЖИЧИЙ БАЛ

Дорога, точно, пыльная. В дождь тут грязь по щиколотку. Народ попадался редко. Только за полуразваленным черным мостом, ближе к деревне, подвывающие тоны гармоники стали явственнее.

— Ах, что это они играют? Что поют? Это они в деревне, значит? Может, хороводы водят? — волновалась легкомысленная Габриэль.

— Хороводов нет. Советую вам успокоиться, — оборвал ее Сменцев, впрочем, не резко.

Встретилась пожилая баба с девчонкой. Спешливо месила пыль босыми ногами, сапоги, громадные, тащила в руках. Подоткнула подол «хорошего» платья.

— Ты с праздника, Авдотья? — спросил ее Роман Иванович, когда она ему низко, «в особину», поклонилась. — С гостинцами?

Баба тотчас же радостно рассыпалась подробными, малопонятными для всех, кроме Сменцева, рассказами, торопливо стала развертывать смятый платок.

— Пирожка несу. Пирожка не отведаете ли? Пирог-то хороший, с ягодами.

Звягинцев и барышни не знали, как будет тактичнее: отказаться или взять у бабы кусок белой, толстой непропеченной булки, из которой, в разломе, торчали две бледные изюмины.

— Спасибо, Авдотьюшка, мы сыты, спасибо, — сказал Сменцев. — Неси гостинцы-то, дома, чай, рты найдутся. Да поторапливайся до ночи, путь не близкий.

Баба весело завернула опять свой пирог, распрощалась, накланявшись, и ушла.

— Боже мой! — взвизгнула вдруг Габриэль. — Боже мой! Мертвый!

В сухой канаве около дороги, под кустарником, лежал вверх пузом матерый мужик. Борода с проседью, а лицо багровое, в фиолетовый цвет даже ударяло.

Над мертвецом наклонились.

— Он дышит, — сказал Звягинцев. — Я боюсь, что это просто пьяный.

Сменцев нетерпеливо засмеялся.

— Да и бояться нечего, напился и спит, ведь ясно же. Оставьте его. Не беспокойте.

Пошли. Габриэль вздыхала.

— Какой ужас! А я думала — убитый…

Куча девок в ярких кофтах, сшитых чуть не «по-модному», показалась на краю дороги. Девки по временам однообразно визжали какую-то песню, замолкая враз. Три парня шли за ними, шли не очень твердо, и тоже тянули свое. Один подыгрывал на гармонике.

Остановились. Девки расселись на пригорке, за канавой.

— Что это они поют? — заинтересовался Звягинцев. — Подойдем — перестанут, жаль.

Но веселые поселяне, видимо, не смущались. Частили себе свое и, кажется, одно и то же. Вот и слова уж можно разобрать: