Викентий Вересаев - Два конца
– Значит… познакомились с ним, с супругом вашим.
– Хорош знакомый, которого жена в первый раз видит!
– Удивительно, – сконфуженно произнес Захаров.
– А вы меня видали?
– Н-нет.
– Так что же для вас удивительного?
Захаров вздохнул.
– Да на что ему деньги-то нужны, ответьте мне!
– Он мне не сказал, на что. Просто просит вас прислать ему два рубля. "Пусть, говорит, пришлет". Н-ну… Желает, чтобы вы прислали ему два рубля. Вот вам мой короткий ответ.
– Да на что, на что ему?
– Не знаю.
– Как же не знаете? Ведь вы вместе сидите, вместе пьете! На что они ему? Пропить ли, вам ли подарить?.. На что?
– Окончательно ответить вам – не знаю.
– Ну уж, пожалуйста, не врите!
Захаров беспомощно пожал плечами и снова вздохнул.
– Я к вам по его поручению пришел, как посланец, больше ничего! Ничего не знаю, ничего не понимаю. А вы, как Иоанн Грозный, – "В ногу гонца острый конец жезла своего он вонзает"[Из баллады А.К.Толстого "Василий Шибанов" (1840-е годы).].
– Какой Иоанн Грозный? Что вы глупости говорите?.. Кто вы сами-то такой, – я вас не знаю! Ступайте вон отсюдова!
Захаров заморгал глазами.
– Это вы мне намекаете, что я должен удалиться? Какой прикажете дать ответ?
– Никакого ответа не будет!
Александра Михайловна круто повернулась и ушла к Елизавете Алексеевне.
V
Глаза Александры Михайловны блестели, она задыхалась от волнения и сознания отчаянной смелости своего поступка. Елизавета Алексеевна сидела бледная.
– Как вам это понравится! – воскликнула Александра Михайловна. – Дома гроша нет, сам не работает, а пришли ему два рубля с этим оборванцем! Это тот самый оборванец, которому он пальто свое отдал, – я сразу поняла. Мало пальта показалось, еще деньгами хочет его наградить, – богач какой! Пускай свой ребенок с голоду помирает, – оборванцы-пьянчужки ему милее!
Хозяйка, Зина и Дунька вошли в комнату. Дарья Семеновна жалостливо сказала:
– Ну, Михайловна, убьет он теперь тебя до смерти!
– Пускай убивает, мне что!
– Побегу за этим усатым, посмотрю! – Дунька быстро накинула платок и исчезла.
Александра Михайловна гордо и радостно повторила:
– Пускай убивает! Весело мне, что ли, жить? Одни только тычки да колотушки и видишь, словно ребенок малый!.. Жив был отец, – отец тиранил, замуж вышла, – муж.
Елизавета Алексеевна молчала, в волнении кусая губы. Зина, быстро дыша, оглядывала присутствующих и начинала плакать. Хозяйка вздыхала.
– Пойти прибрать в твоей комнате все тяжелое. Пьяный человек, неровен час… Пойдем, Михайловна!
Они отобрали два горшка с геранью, литографский камень, ножи и все отнесли в кухню. Испуг окружающих передался Александре Михайловне. Она все больше падала духом.
Вошла Елизавета Алексеевна и решительно сказала:
– Слушайте, Александра Михайловна, уходите с Зиной со двора! Я ему скажу, что вас нет дома.
– Нет, что уж! – апатично ответила Александра Михайловна. – Он тогда со злобы все у нас перебьет, порвет, ни одной тряпки не оставит. Все равно уж!.. А вот я вас хотела просить, Лизавета Алексеевна, – возьмите Зину к себе; а то он, чтоб мне назло сделать, начнет ее сечь, изувечит ребенка.
В квартиру, как вихрь, влетела Дунька.
– Идет Андрей Иванович! – крикнула она, задыхаясь. – Пьяный-пьяный! Шатается и под нос себе лопочет! Уж с пришпехта повернул… Ой, боюсь!
Все засуетились. Зина заплакала.
– Иди, Зина, к Лизавете Алексеевне, – поспешно сказала Александра Михайловна.
– Идите вы тоже ко мне! – резко проговорила Елизавета Алексеевна. – Он ко мне постесняется войти.
Александра Михайловна испуганно твердила:
– Нет, нет! Ради бога, голубушка, идите с Зиной и не показывайтесь! Увидит вас, еще больше обозлится. Он мне и так утром говорил, что это вы меня подучаете его не слушаться.
Елизавета Алексеевна увела Зину к себе. Перепуганная Дунька пошла вместе с ними.
– Ты-то чего, дура, боишься? – презрительно сказала Елизавета Алексеевна. – Тебя он не смеет трогать.
– Голубушка, Лизавета Алексеевна, боюсь, – повторяла Дунька, дрожа.
Властно и громко зазвенел звонок. Хозяйка отперла. Слышно было, как Андрей Иванович вошел к себе в комнату и запер за собою дверь на задвижку.
– Давай деньги! – хрипло произнес он.
В комоде поспешно щелкнул замок. Александра Михайловна послушно достала деньги и отдала Андрею Ивановичу.
– Еще! – отрывисто сказал он. – Все деньги давай! Четыре рубля!
Александра Михайловна робко возразила:
– Андрюша, я два рубля уже истра…
Раздался звук пощечины и вслед за ним короткий, всхлипывающий вздох Александры Михайловны. Зина сидела на постели Елизаветы Алексеевны и чутко прислушивалась; она рванулась и заплакала. Елизавета Алексеевна, бледная, с дрожащими губами, удержала ее.
За стеною слышалась молчаливая возня и сдержанное всхлипыванье. Зина, дрожа, смотрела блестящими глазами в окно и бессознательно стонала.
Вдруг Александра Михайловна крикнула:
– Андрей, пусти!!! Я сейчас… посмотрю…
За стеною стало тихо.
– Нашла! – иронически протянул Андрей Иванович.
Он стал пересчитывать деньги. Зина дрожала еще сильнее, упорно глядела в окно, охала и растирала рукою колени.
– Как ноги больно! – тоскливо сказала она.
Елизавета Алексеевна спросила:
– Отчего у тебя ноги болят?
– У меня всегда ноги болят, когда папа маму бьет, – ответила Зина с блуждающею улыбкою, дрожа и прислушиваясь.
– Ну, а теперь я покажу тебе, как меня перед людями позорить! – сказал Андрей Иванович.
Александра Михайловна пронзительно вскрикнула. За стеною началось что-то дикое. Глухо звучали удары, разбитая посуда звенела, падали стулья, и из шума неслись отрывистые, стонущие рыдания Александры Михайловны, похожие на безумный смех. Несколько раз она пыталась выбежать, но дверь была заперта.
– О-о, господи! – тяжело вздохнула хозяйка на кухне.
– Ай-ай-ай, Лизавета Алексеевна, боюсь! – плакала Дунька, стараясь держаться ближе к Елизавете Алексеевне.
Елизавета Алексеевна бросилась к запертой двери и стала стучать в нее кулаком. Напрягая свой слабый голос, она крикнула:
– Андрей Иванович! Отворите сейчас же, а то я побегу за дворниками!
– Что?! – грозно спросил Андрей Иванович, подходя к двери. – Убирайся к…
Раздался вопль Александры Михайловны и шум упавшего тела.
Елизавета Алексеевна бросилась вниз по лестнице к дежурному дворнику. Дворник, кутаясь в тулуп, сидел на скамейке у ворот. Он равнодушно ответил:
– Я дежурный, не могу от ворот уйти.
Елизавета Алексеевна побежала в дворницкую. У дверей стоял, щелкая подсолнухи, молодой дворник. Узнав, в чем дело, он усмехнулся под нос и моментально исчез где-то за дровами. Сегодня, по случаю праздника, в доме все были пьяны и чуть не из каждой квартиры неслись стоны и крики истязуемых женщин и детей. Наивно было соваться туда.
Елизавета Алексеевна и сама это понимала. Никого ей не дозваться. Она в отчаянии остановилась посреди двора. С крыш капало, от помойной ямы тянуло кислою вонью; за осклизшей деревянной решеткой палисадника бились под ветром оголенные ветки чахлых берез.
Из подъезда выбежал Андрей Иванович, с всклокоченными волосами, в пальто внакидку; глаза его горели. Он быстро прошел к воротам, не заметив Елизаветы Алексеевны. Она поспешила наверх.
Александра Михайловна, с закинутою, мертвенно-неподвижною головою, лежала на кровати. Волосы спутанными космами тянулись по подушке, левый глаз и висок вздулись громадным кровавым волдырем, сквозь разодранное платье виднелось тело. Вокруг суетились хозяйка и Дунька. Зина сидела на сундуке, дрожала, глядела блестящими глазами в окно и по-прежнему слабо стонала, растирая рукою колени.
Александру Михайловну привели в чувство. Хозяйка поставила самовар, Елизавета Алексеевна сбегала в погребок и принесла бутылку рома. Александра Михайловна напилась горячего чаю с ромом и осталась лежать.
Она была вяла и апатична. Тупо оглядывая окружающих, она рассказывала, как бил ее Андрей Иванович, как он впился ей ногтями в нос и рвал его, а другой рукою закручивал волосы, чтоб заставить ее отдать все деньги… Хозяйка вздыхала и жалостливо качала головою. Елизавета Алексеевна, сдвинув брови, мрачно смотрела в угол. Дунька слушала жадно, с блестящими от любопытства глазами, словно ей рассказывали интересную и страшную сказку.
Просидели все вместе с час. Александру Михайловну стало познабливать, она решила лечь спать. Елизавета Алексеевна ушла из дому.
Александра Михайловна разделась, уложила Зину, потушила лампу, но заснуть не могла. Правое бедро, в которое Андрей Иванович ударил ее каблуком, ныло, распухший нос горел. Она лежала на спине, глядела в темноту и думала о своей жизни. Ей вспоминался мрачный, горевший ненавистью взгляд Елизаветы Алексеевны, с каким она слушала рассказ, – и в ней самой разгоралась ненависть. До сих пор Александра Михайловна несла тяжесть своей семейной жизни, как неизлечимую болезнь, от которой можно только страдать. Теперь она думала о том, что эти страдания глупо терпеть и что нужно вырваться из них; она думала и о том, что ее жизнь скучна и сера, а Елизавета Алексеевна живет в какой-то другой жизни, яркой и светлой.
