Николай Гарин-Михайловский - Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906

Наконец, гнев Вальнека прошел, аппетит заговорил громче прежнего, и Вальнек скрепя сердце потянулся за хлебом, на котором не лежала гадюка. Водка разбилась от неосторожного толчка, и Вальнек, жуя хлеб и посыпая его солью, с сожалением смотрел на валявшиеся осколки.

Передние партии позавтракали, и уже давно затих в отдалении и говор их и стук топоров, а Вальнек все еще не подымался, потому что его всего разломало от непривычной работы, да и хотелось ему быть как можно подальше от проклятых инженера и его прислужника техника.

Наконец Вальнек встал и разбито, тяжело зашагал к инструменту. Каждый шаг в неприспособленных тяжелых сапогах в этом лесу, в этом царстве комаров был тяжелою пыткою для Вальнека. Он, гнавшийся только за деньгами, ненавидел уж всю эту каторжную должность свою.

Установив кое-как инструмент, Вальнек навел трубу на рейку, крикнул: «держи», приказал рабочим отмахивать веткой комаров и нагнулся к трубе.

Вальнек смотрел, рабочий махал, махал… Рабочему надоело уже махать, когда, совершенно красный, Вальнек поднялся, растерянно оглянулся и опять сейчас же снова прильнул к трубе…

Произошла какая-то непонятная история: волоски в трубе, без которых невозможно чтение делений рейки, исчезли куда-то.

Все еще не веря исчезновению волосков, Вальнек пригласил и рабочего убедиться в том же.

Рабочий присел, прицелил свой глаз и с некоторым страхом заглянул в трубу, а Вальнек замахал над ним.

— Ну что, видишь волоски?

— Ничего не вижу.

— Не видишь потому, что инженер порвал их.

— Порвал? — спросил рабочий и хлопнул руками себе по ляжкам.

— Порвал, потому что молокосос, — проговорил авторитетно Вальнек. — Кричать умеет, али сам с инструментом обращаться не умеет.

— Что за оказия, — проговорил рабочий и рассмеялся. — Тот тебя корит, а теперь ты его. Кто же вас рассудит.

— Старший рассудит. Вечером разбор будет. Ты слышал, как он меня ругал?

— Все, чать, слышали!

— Вечером разберут.

— Т-а-а-к. А теперь что делать станем?

— Да что ж теперь? За ним бежать, он ведь тоже волосков не приделает.

— Знамо, не приделает… Эй-эй! Клади рсй-й-ку! Машина изгадилась.

Реешники положили рейки и пришли к инструменту. Еще раз заглянули.

— Да нету, нету, — проговорил авторитетно Вальнек. — Хоть все глаза просмотри.

— Что за оказия? — удивились рабочие. — Теперь чего ж ему за это будет?

— Будет доволен. За все будет… Я вдвое против него старше и то смолчал, чтоб пример не подавать дурной, а он не может? Ему надо ругаться?

— Неловко-то неловко, — уж и мы поняли.

— Вы ведь слышали?

— Когда не слышали. Эхе-хе! Вот они дела-то какие. Чего ж теперь делать станем?

— Да чего ж? — развел руками Вальнек, — спать.

— Ну?!

— Ну, а чего ж?

— Да ничего, конечно, — согласился рабочий. — Хоть смотри, хоть не смотри. Нет, так нет. Эко дело-то…

— А как ён-то придет, — проговорил другой рабочий, — да увидит, что мы спим, да вместо денег взашей нас?

— Это мой ответ, — важно ответил Вальнек.

— Знамо, его, — поддержал Вальнека первый рабочий, — нам что? Что велит, то и делай. Что ён, что хоть ему прикажет, — хоть палку поставь, — велит слушать, — чего ж тут? Слушай…

— Известно, — согласился другой рабочий, — как ни зови, только корми… Так чего же? Спать, так спать…

Уже солнце книзу пошло, когда возвратившийся за шесть верст назад инженер, напрасно поджидавший Вальнека, наткнулся на мирно почившую группу. Часовой, поставленный Вальнеком отмахивать комаров, и тот, свалившись на плечо Вальнека, укрыв и его и себя веткой, заснул богатырским сном.

Грубо растолкав ногами спящую «сволочь», инженер молча наблюдал, как подымался ошалевший Вальнек, весь вздувшийся от сплошных волдырей, с лицом и затылком, покрытым насосавшимися кровью, прилипшими и застывшими комарами, торчавшими грязно-кровяными пупырышками на вздутой поверхности.

Ничего не понимавший, все забывший, Вальнек сперва вытянул отекшие руки в воздух, точно хотел поддержать какую-то навалившуюся на него тяжесть, потом быстро провел ими по чесавшемуся немилосердно лицу, бессмысленно уставился на полосы крови, появившиеся на руках, тупо осмотрелся, остановился на инженере, и, наконец, все вспомнил, и окончательно пришел в себя от крика инженера с большими логами.

— Вон, мерзавец!

Вальнек со сна так равнодушно сдвинул брови, как будто ругали не его, а кого-то другого.

— Да ругаться вы умеете, али же и волоски рвать умеете…

— Какие волоски?

Вальнек только величественным жестом показал на нивелир и принялся равнодушно растирать новых насевших на шею комаров.

— Да как я мог порвать волоски, когда их нет… когда они на стекле нарисованы…

— Пхе! ну так стекло разбили…

Рабочие даже наклонились вперед, когда инженер прильнул к трубе.

Вальнек и тот не мог отказать себе в удовольствии и вполоборота с накипевшим злорадством следил за инженером.

Рука инженера поднялась и что-то тронула у трубы.

— Пожалуйте, — проговорил инженер, обращаясь к Вальнеку.

Вальнек лениво и нехотя подошел к трубе и нагнулся. Вальнек смотрел, смотрел…

— Ну?!

Вальнек поднялся наконец, растерянно оглянулся, развел руками, сделал свое «пхе!» и ничего не понял: вертикальный и горизонтальный волоски были на своем месте.

— Десять лет нивелировали?! — спросил инженер с непередаваемой интонацией.

У Вальнека воздух захватило в груди.

Все это вместе, — и полное фиаско, и комары, и кошмарный сон, и разбитое тело, и болящие ноги, и весь этот проклятый лес, и воздух, точно пропитанный тонкими, колючими иглами, и, наконец, этот взгляд, пронизывающий и режущий без ножа, — все сразу раздавило ослабевшую волю Вальнека.

— Не мучьте… отпустите меня…

— Вечером в контору… Отвезите его на тот берег…

О, с каким наслаждением зашагал Вальнек за рабочими из этого ада…

Вальнеку выдали на обратный проезд сто рублей и шестьдесят жалованья за текущий месяц, взяв с него расписку, что расчетом он доволен и претензий он иметь не будет.

— Нет, не будет! Будьте вы все прокляты.

Вальнек вышел на улицу и вздохнул полной грудью.

— Ситец, полотно голландское, носки, — так обратился приказчик, останавливая лакомые взгляды на железнодорожнике Вальнеке.

Единственное неприятное чувство, которое испытывал Вальнек, — это была мысль о племяннице, которой надо еще объяснить неожиданную перемену, постигшую его, а следовательно и ее. Вальнеку жаль было огорчать эту племянницу с улицы, уже успевшую укрепиться в мысли, что завтрашний день ее обеспечен.

Вальнек вошел в магазин и с достоинством, ему присущим, набрал разных утешений своей спутнице на сто пятьдесят рублей.

— Деньги двадцатого… Расписку…

— Очень хорошо-с…

Приказчик быстро написал счет и ловко положил его перед невозмутимо сидевшим Вальнеком.

Вальнек отстранился, сдвинул брови и спросил отор-ванно равнодушно:

— Где?

Приказчик указал пальцем.

Вальнек обмакнул перо, посмотрел на него на свет и расписался: Инженер-технолог Вальнек-Вальновский.

— Кстати, у вас кокарда и знак на шапку есть?

— Пожалуйте…

— Это уж так запомним, — проговорил Вальнек, выходя к нагруженному извозчику в шапке с кокардой и знаком.

— Пожалуйста, не беспокойтесь…

В тот же день, под вечер, маленький пароход отвалил от берега. Единственных три пассажира: Вальнек, племянница и какой-то молодой господин сидели на палубе.

Приятная прохлада потянула с реки от задвигавшегося парохода.

На душе у Вальнека было легко и спокойно.

Его племянница суетилась около чая, сервированного на чистой скатерти.

Вальнек давно уже не ощущал того удовлетворения от семейной обстановки, такого отдыха души и тела, какой испытывал теперь.

И впереди пять, шесть дней, и все такие же, все с правом забыть вся и всё и чувствовать полное удовлетворение сытой довольной жизни. А там…

Вальнек отогнал мрачные мысли и оглянулся на свою спутницу. А какое удовлетворение у нее?!

Как преобразилась она и как стала похожа и она на счастливую, довольную женщину.

И Вальнек с удовольствием смотрел на свою племянницу: судьба уже слепила эти два оторванных листка своей мастикой.

«А там в Киеве?!» — мелькнуло в голове Вальнека.

«Все будет хорошо!» — подумал строго вдохновенно Вальнек и перевел глаза на молодого человека.

Молодой человек почтительно смотрел на племянницу.

«О, люди, люди! — подумал Вальнек. — Давно ли с этой самой племянницей не хотели говорить, а теперь этот, вероятно, будет счастлив, если я представлю его…»

Вальнек встретился глазами с молодым человеком и, сделав нерешительное движение, подошел к нему.