Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906
Цветаева. Какой лакомый!..
Нил (глядя в миску). Не погневайся… А что… того… Поля была? То есть куда она ушла?
Татьяна. В театр. А что?
Нил. Ничего… так… вообще — спрашиваю…
Татьяна. Тебе ее нужно?
Нил. Нет, не нужно… то есть сейчас не нужно… а вообще, всегда… нужно. О, чёрт… запутался!
(Все улыбаются, кроме Татьяны.)
Татьяна (настойчиво). Зачем? Зачем она тебе?..
(Нил, не отвечая, ест.)
Елена (Татьяне быстро). За что он тебя пробирал? Скажи?
Цветаева. Да, это интересно!
Шишкин. Мне тоже нравится, как Нил Васильев нотации читает…
Петр. А мне — как он ест…
Нил. Я все недурно делаю…
Елена. Ну же, Таня, говори!
Татьяна. Не хочется…
Цветаева. Ей никогда ничего не хочется!
Татьяна. Почему ты знаешь? А может быть, я очень хочу… умереть?
Цветаева. Фи, гадость!
Елена. Брр! Не люблю говорить о смерти!
Нил. Что можно сказать о смерти до поры, пока не умрешь?
Тетерев. Вот истинный философ!
Елена. Идемте, господа, ко мне! Пора, самовар, наверное, давно готов…
Шишкин. А хорошо теперь чайку хлебнуть! Да и подзакусить бы… можно надеяться?
Елена. Конечно!
Шишкин (указывая на Нила). А то я смотрю на него и — завидую, грешный человек!
Нил. Не завидуй — я уже все съел! Я тоже пойду с вами, у меня еще более часа свободного времени…
Татьяна. Ты лучше отдохнул бы до дежурства…
Нил. Сойдет и так…
Елена. Петр Васильевич! Идете?
Петр. Если позволите…
Елена. Благосклонно разрешаю! Вашу руку…
Цветаева. Становитесь все в пары. Нил Васильевич, ко мне…
Шишкин (Татьяне). Значит, вы — со мной…
Тетерев. Вот — говорят, что женщин на земле больше, чем мужчин. Однако я живал во многих городах, и всегда, везде мне не хватало дамы…
Елена (смеясь, идет к двери и напевает). Allons, enfants de la patri…i…i..e!
Шишкин (толкая Петра в спину). Двигайся живее, сын отечества!..
(Уходят с шумом, пением и смехом. Комната несколько секунд остается пустой. Потом дверь из комнаты стариков отворяется, выходит Акулина Ивановна и, позевывая, гасит лампы. Слышен голос старика, монотонно читающего псалтирь у себя в комнате. Во тьме, натыкаясь на стулья, старуха проходит обратно к себе.)
3анавес
Действие второе
Та же комната.
Осенний полдень. За столом сидит старик Бессемёнов. Татьяна неслышно и медленно ходит взад и вперед. Петр, стоя у переборки, смотрит в окно.
Бессемёнов. Битый час говорю я вам… детки мои милые, а, видно, нет у меня таких слов, чтобы сердца вашего коснулись… Один спиной меня слушает, другая ходит, как ворона по забору.
Татьяна. Я сяду… (Садится.)
Петр (оборачиваясь лицом к отцу). Ты скажи прямо — чего ты хочешь от нас?
Бессемёнов. Хочу понять, что вы за люди… Желаю знать — какой ты человек?
Петр. Подожди! Я отвечу тебе… ты поймешь, увидишь. Дай прежде кончу учиться…
Бессемёнов. Н-да… Учиться… Учись! Но ты не учишься… а фордыбачишь. Ты вот научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрел. Из университета тебя выгнали. Ты думаешь — неправильно?
Ошибаешься. Студент есть ученик, а не… распорядитель в жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков захочет быть… тогда все должно придти в замешательство… и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоем деле и тогда — рассуждай… А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать — цыц! Я говорю это тебе не со зла, а по душе… как ты есть мой сын, кровь моя, и все такое. Нилу я ничего не говорю… хоть много положил труда на него, хоть он и приемыш мой… но все же он — чужая кровь. И чем дальше — тем больше он мне чужой. Я вижу — будет он прохвостом… актером будет или еще чем-нибудь в этаком духе… Может, даже социалистом будет… Ну — туда ему и дорога!
Акулина Ивановна (выглядывая из двери, жалобным и робким голосом). Отец! не пора ли обедать?
Бессемёнов (строго). Пошла ты! Не суйся, когда не надо… (Акулина Ивановна скрывается за дверью. Татьяна укоризненно смотрит на отца, встает со стула и снова бродит по комнате.) Видели? Мать ваша ни минуты покоя не знает, оберегая вас… все боится, как бы я не обидел… Я не хочу никого обижать… Я сам обижен вами, горько обижен!.. В доме моем я хожу осторожно, ровно на полу везде битое стекло насыпано… Ко мне и гости, старые приятели, перестали ходить: у тебя, говорят, дети образованные, а мы — народ простой, еще насмеются они над нами! И вы не однажды смеялись над ними, а я со стыда горел за вас. Все приятели бросили меня, точно образованные дети — чума. А вы никакого внимания на отца своего не обращаете… никогда не поговорите с ним ласково, никогда не скажете, какими думами заняты, что делать будете? Я вам — как чужой… А ведь я — люблю вас!.. Люблю! Понимаете вы, что значит — любовь? Тебя вот выгнали — мне это больно. Татьяна зря в девках сохнет, мне это обидно… и даже конфузно пред людьми. Чем Татьяна хуже многих прочих, которые выходят замуж и… все такое? Мне хочется видеть тебя, Петр, человеком, а не студентом… Вон Филиппа Назарова сын — кончил учиться, женился, взял с приданым, две тыщи в год получает… в члены управы попадет…
Петр. Подождите… и я женюсь…
Бессемёнов. Да, я вижу! Ты — хоть завтра готов… Ну, только — на ком? На вертушке, на беспутной бабенке… да еще и вдове! Э-эх!
Петр (вскипая). Вы не имеете права называть ее… так!
Бессемёнов. Как — так? Вдовой или беспутной?
Татьяна. Папаша! Пожалуйста… пожалуйста, оставьте это! Петр… Уйди!.. или — молчи! Я ведь вот — молчу! Слушайте… Я — не понимаю ничего… Отец!.. Когда вы говорите — я чувствую — вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я… очень это чувствую! Но ваша правда — чужая нам… мне и ему… понимаете? У нас уже своя… вы не сердитесь, постойте! Две правды, папаша…
Бессемёнов (вскакивая). Врешь! Одна правда! Моя правда! Какая ваша правда? Где она? Покажи!
Петр. Отец, не кричи! Я тоже скажу… ну, да! Ты прав… Но твоя правда узка нам… мы выросли из нее, как вырастают из платья. Нам тесно, нас давит это… То, чем ты жил, твой порядок жизни, он уже не годится для нас…
Бессемёнов. Ну да! Вы… вы! Как же… вы образовались… а я дурак! А, вы…
Татьяна. Не то, папаша! Не так…
Бессемёнов. Нет — то! К вам ходят гости… целые дни шум… ночью спать нельзя… Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь… ты всегда надута… а я… а мы с матерью жмемся в углу….
Акулина Ивановна (врываясь в комнату, жалобно кричит). Голубчики! Да я ведь… родной ты мой! Разве я говорю что? Да я и в углу!.. и в углу, в хлеву! Только не ругайтесь вы! Не грызите друг друга… милые!
Бессемёнов (одной рукой привлекая ее, а другой отталкивая). Пошла прочь, старуха! Не нужна ты им. Оба мы не нужны! Они — умные!.. Мы — чужие для них…
Татьяна (стонет). Какая мука! Какая… мука!..
Петр (бледный, с отчаянием). Пойми, отец… ведь глупо это! Глупо! Вдруг, ни с того ни с сего…
Бессемёнов. Вдруг? Врешь! Не вдруг… годами нарывало у меня в сердце!..
Акулина Ивановна. Петя, уступи! Не спорь!.. Таня… пожалейте отца!
Бессемёнов. Глупо? Дурак ты! Страшно… а не глупо! Вдруг… жили отец и дети… вдруг — две правды… звери вы!
Татьяна. Петр, уйди! Успокойся, отец… ну, прошу…
Бессемёнов. Безжалостные! Стеснили нас… Чем гордитесь? Что сделали? А мы — жили! Работалистроили дома… для вас… грешили… может быть, много грешили — для вас!
Петр (кричит). Просил я тебя, чтоб ты… все это делал?
Акулина Ивановна. Петр! Ради…
Татьяна. Ступай вон, Петр! Я не могу, я ухожу… (В изнеможении опускается на стул.)
Бессемёнов. А! бежите… от правды, как черти от ладана… Зазрила совесть!
Нил (широко распахнув дверь из сеней, останавливается на пороге. Он — с работы. Лицо у него черное, закопченное дымом, измазанное сажей, руки тоже грязные. Он в короткой куртке, промасленной до блеска, подпоясан ремнем, в высоких грязных сапогах по колено. Протягивая руку, он говорит). Дайте поскорее двугривенный, извозчику заплатить! (Его неожиданное появление и вдруг раздавшийся спокойный голос сразу прекращают шум в комнате, и несколько секунд все молчат, неподвижно глядя на него. Он замечает впечатление и, сразу сообразив в чем дело, с улыбкой сожаления говорит.) Н-ну-у! Опять баталия!
