Павел Лукницкий - Ниссо
Тура-Мо не было в селении; с тех пор как она стала уходить с Бондай-Шо в долину Большой Реки, ее редко видели в Дуобе, да и мало о ней вспоминали. Палавон-Назар, высокий, сухой и одинокий, как каменная башня на вершине горы, казался человеком суровым и жестким, но у него было доброе сердце. Он взял Зайбо на руки и отнес ее к Барадбеку, чтобы тот посоветовался с богом о наилучшем способе вылечить девочку.
Степенный, седобородый Барад-бек потыкал волосатым пальцем в окровавленное лицо Зайбо, влил ей в рот какую-то жидкость, от которой она пришла в себя и заплакала. Затем повесил ей на шею треугольный амулет зашитую в тряпочку молитву, предохраняющую от всяких болезней. Палавон-Назар поблагодарил Барад-бека, дал ему за амулет шкурку недавно убитой лисы и отнес Зайбо к себе в дом в полной уверенности, что она будет здорова.
Но через несколько дней раны на лице Зайбо начали гноиться, тело ее пламенело, рот распух, и она отказывалась даже от кислого молока. Тогда Палавон-Назар решил не пожалеть еще одну шкурку лисицы и отнес ее к дряхлой Зебардор.
Старуха растопила баранье сало, смешала его с пеплом и сажей от сожженного птичьего помета, прибавила в смесь горсть какого-то толченого корня и густо обмазала этим лекарством лицо Зайбо.
Через несколько дней Зайбо действительно стало лучше, она уже бегала по селению, с черным, страшным, словно обугленным, лицом, но беспечная, как все дети в ее возрасте. Меджид, ссорясь с ней, по-прежнему потчевал ее тумаками, и Ниссо напрасно драла ему уши после каждого его нападения на Зайбо.
К Ниссо Меджид относился с открытой ненавистью. При всяком удобном случае он кричал ей, что она "незаконнорожденная лягушка", что она может убираться из дома его матери, в котором живет из милости, и что он еще отомстит ей за все придирки. Ниссо почти не обращала внимания на злобные выкрики мальчишки, трудилась и любыми способами старалась добывать еду.
Меджид был глух на правое ухо и всегда кричал, что в его глухоте виновата Ниссо, которая однажды особенно сильно надергала ему ухо. В действительности дело обстояло иначе. Год назад в ухо Меджиду заползло какое-то насекомое. Тура-Мо в тот раз привела сына к той же Зебардор, и старуха за три тюбетейки тутовых ягод влила в ухо Меджида какую-то горячую жидкость. Жидкость обратно не вылилась, застыла в ухе, и с тех пор Меджид наполовину оглох. Меджид и сам помнил об этом случае, но ему гораздо интереснее было обвинять в своей глухоте Ниссо.
Он вообще любил делать ей всякие гадости. Недавно, когда Тура-Мо на неделю вернулась в Дуоб, Меджид, притаясь за камнем, подстерег Ниссо, которая с кувшином на голове поднималась от реки, и ловко выстрелил из лука камнем. Камень угодил в самую середину кувшина, кувшин разлетелся на куски, вода окатила Ниссо с головы до ног.
Ниссо так и не узнала, почему друг кувшин разбился на ее голове, и очень испугалась: "Наверное, речной дэв разгневался на меня". А Тура-Мо так избила Ниссо, что та еле уползла от нее в пустой коровник и осталась там лежать без движения. Позже Тура-Мо даже пожалела девчонку и ночью пришла посмотреть, не умерла ли Ниссо. Но, услышав тихие - сквозь сон - стоны Ниссо, вышла из коровника успокоенная.
На следующий день Тура-Мо вместе с Бондай-Шо снова ушла в долину Большой Реки, потому что, как и он, жить без опиума уже не могла. Ниссо утром встала и, превозмогая боль во всем теле, отправилась к Палавон-Назару просить какой-нибудь сосуд для воды.
Палавон-Назар в это утро лил круглые пули для своего фитильного ружья. Перед ним на камне стояла деревянная чашка с ячменным зерном. Он отсчитывал по восемнадцати зерен для каждой пули, чтобы все они были равны по весу, и очень искусно, в самодельной формочке, обливал эти зерна свинцом, добытым у кочевников в Восточных Долинах. Поглядев на робко вошедшую Ниссо, заметив под ее глазами большие синяки, Палавон-Назар поцокал языком, протянул ей чашку с приготовленными для пуль зернами и сказал:
- Съешь, сколько хочешь. Тетка ушла?
Ниссо молча кивнула головой и запустила в рот целую пригоршню зерен.
Палавон-Назар искоса наблюдал за ней, встал, прошел в угол своего дома и, вернувшись, протянул Ниссо ломоть сушеной козлятины.
Когда она рассказала ему о кувшине и доверчиво спросила, за что мог речной дэв разгневаться на нее, - он, подумав, медленно ответил.
- За что гневаться на тебя? Твое сердце еще как абрикос без косточки. Просто шутят с тобой дэвы. Есть у меня два кувшина, возьми один!
И Ниссо, от радости забыв поблагодарить Палавон-Назара, пошла домой с новым кувшином.
Видимый мир Ниссо был ограничен двумя хребтами скалистых гор, взнесенных над ущельем, на дне которого с неумолчным шумом кипела река. Вниз по течению этот мир отсекался от всего неизвестного высоким отвесным мы сом, за который убегала река. Вверх по течению река видна была далеко, до самых бурунов, созданных нагроможденными скалами. Выше над ними синела поперечная гряда, под которой в устье невидимого отсюда притока зеленела круглым пятнышком одинокая купа деревьев. Над грядою, безмерно далекие, ощеривались в небо зубцы неведомого хребта. Еще выше над ними всегда блистали на солнце волнистые, тающие в голубом небе скаты Ледяных Высот. Летом оттуда текли прохладные ветры, зимою, скрывая весь мир, волочились туманы и снежные тучи.
А селение Дуоб, в котором родилась и жила Ниссо, лепилось по склону, переходившему выше в крутую каменистую осыпь, - с нее на поля и сады вечно падали острые камни. Дуоб был разделен надвое каньоном бокового притока, узкой щелью, прорезавшей склон сверху донизу. Боковой приток зимою вился тоненьким звенящим ручьем, летом становился бурным рыжим потоком, яростно лижущим стены, швыряющим свои водопады через головы скал, перегораживающих его русло. К осени воды его очищались, смирялись, прозрачные, как хрусталь, отражали в застоинах, на ступенчатых перепадах и небо, и ветки кустарника, проросшего между камнями, и фигуры путников, бредущих по узкой тропе вдоль ручья к летовью, на Верхнее Пастбище, или обратно - домой, в Дуоб.
Никуда, кроме Верхнего Пастбища, за всю свою жизнь Ниссо из селения не ходила, но, становясь старше, все чаще задумывалась о том, что делается там, за видимым ею миром, куда - в одну сторону - ходят Палавон-Назар и другие охотники, и куда - в другую, - вниз по реке, исчезая за мысом, пропадают так надолго Бондай-Шо и Тура-Мо.
Раньше Бондай-Шо всегда уплывал по реке на надутой козьей шкуре. Теперь у него появилось пять шкур, и из четырех он делал плот, на который усаживал Тура-Мо и укладывал связанного осла. Сам по-прежнему плыл на одном мешке, держась рукою за плот и управляя им среди пенных гребней. Обратно тетка и Бондай-Шо всегда возвращались пешком, по той тропинке, по которой когда-то Розиа-Мо ушла вместе с незнакомым стариком.
Ниссо казалось, что она смутно помнит свою мать, но в действительности она ничего не помнила, кроме рассказов Палавон-Назара, всегда говорившего Ниссо, что ее мать была еще красивее Тура-Мо и гораздо добрее. Думая о матери, Ниссо всегда как-то смешивала ее воображаемый образ с лицом Палавон-Назара: он был совсем некрасив и, конечно, никак не похож на Розиа-Мо, но глаза его были добрыми. Ни в чьи глаза, кроме глаз Палавон-Назара да коровы Голубые Рога, Ниссо не решалась взглянуть прямо и доверчиво. Разговаривая с людьми, она всегда опускала глаза или отводила их в сторону, словно опасаясь, что в них перельется чужое ядовитое зло.
Но коровы Голубые Рога давно уже не было, Тура-Мо сама отвела ее к Барад-беку в расплату за долги, чтобы получить от него две полные тюбетейки опиума. Барад-бек продал корову какому-то чужеземцу, приходившему из Нижних Долин. Этот человек разговаривал на языке, весьма похожем на сиатангский, все понимали его. Что это был за человек, Ниссо так и не узнала, но Голубые Рога уже не вернулась, и человек этот больше не приходил в Дуоб.
Когда уводили корову, Ниссо горько плакала, - это было в первый раз, когда Ниссо плакала, - долго бежала за коровой, цепляясь за нее, и умоляла того человека не угонять Голубые Рога. Но человек только улыбнулся, потрепал Ниссо по плечу и протянул ей какую-то еду, завернутую в бумажку. Ниссо швырнула эту еду ему в лицо, укусила его руку; он очень рассердился и ударил Ниссо кулаком в грудь. Она упала, вскочила, снова попыталась догнать его, но остановилась, потому что он пригрозил ей камнем...
Это произошло уже за отвесным мысом, там, где тропа полезла высоко вверх. С тех пор Ниссо не раз ходила туда, на место последней разлуки с Голубыми Рогами, садилась на камень и подолгу печально думала, словно прислушиваясь к мягкой поступи удаляющейся коровы, словно еще видя ее понуро опущенный черный хвост с белой отметиной посередине.
Там, на узкой тропе за отвесным мысом, Ниссо училась вспоминать о былом, и мечтать, и грустить. В селении ей было не до того. Дом требовал вечных хлопот и забот, и ей никогда не приходило в голову, что дома можно просто сидеть, ничего не делая, или резвиться с соседками, или развлекаться теми игрушками, какие делал и дарил всем детям селения Палавон-Назар. Это были глиняные козлы, и шерстяные куклы, и раскрашенные камешки, и палки с красными и черными черточками... Все эти безделушки совсем не интересовали Ниссо, - она даже не понимала, как это можно целыми днями бессмысленно вертеть их в руках и ссориться из-за них?
