Александр Солженицын - Как нам обустроить Россию
Но сегодня воспрять -- это не просто найти удобнейшую форму государственного строя и скороспешно сочинить к нему замечательную конституцию, параграф 1-й, параграф 45-й. Надо оказаться предусмотрительней наших незадачливых дедов-отцов Семнадцатого года, не повторить хаос исторического Февраля, не оказаться снова игрушкой заманных лозунгов и захлебчивых ораторов, не отдаться еще раз добровольно на посрамление.
Решительная смена властей требует ответственности и обдуманья. Не всякая новозатейщина обязательно ведет прямо к добру. Наши несравненные в 1916 году критики государственной системы -- через несколько месяцев, в 1917, получив власть, оказались совсем неготовы к ней и все загубили. Ни из чего не следует, что новоприходящие теперь руководители окажутся сразу трезвы и прозорливы. Вот, победительный критик гнусной СИСТЕМЫ (как он назвал ее из обходливой осторожности), едва избравшись к практическому делу, тут же и проявил нечувствие по отношению к родине, питающей столицу. Москва уже 60 лет кормится за счет голодной страны, с начала 30-х годов она молчаливо пошла на подкуп от властей, разделить преимущества, и оттого стала как бы льготным островом, с другими материальными и культурными условиями, нежели остальная коренная Россия. Оттого переменилась и психология московской имеющей голос публики, она десятилетиями не выражала истинных болей страны.
Вот, в кипении митингов и нарождающихся партиек мы не замечаем, как натянули на себя балаганные одежды Февраля -- тех злоключных восьми месяцев Семнадцатого года. А иные как раз заметили и с незрячим упоением восклицают: "Новая Февральская революция!" (Для точности совпадения высунулись уже и черные знамена анархистов.)
После людожорской полосы в три четверти века, если мы уже так дорого заплатили, если уж так сложилось, что мы оказались на том краю государственного спектра, где столь сильна центральная власть, -- не следует нам спешить опрометчиво сдвигаться в хаос: анархия -- это ПЕРВАЯ гибель, как нас научил 1917 год.
Государству, если мы не жаждем революции, неизбежно быть плавно преемственным и устойчивым. И вот уже созданный статут потенциально сильной президентской власти нам еще на немалые годы окажется полезным. При нынешнем скоплении наших бед, еще так осложненном и неизбежным разделением с окраинными республиками, -- невозможно нам сразу браться решать вместе с землей, питанием, жильем, собственностью, финансами, армией -- еще и государственное устройство тут же. Что-то в нынешнем государственном строе приходится пока принять просто потому, что оно уже существует.
Конечно, постепенно мы будем пересоставлять государственный организм. Это надо начинать не все сразу, а с какого-то краю. И ясно, что: с_н_и_з_у, с м_е_с_т. При сильной центральной власти терпеливо и настойчиво расширять права МЕСТНОЙ жизни.
Конечно, какая-то определенная политическая форма постепенно будет нами принята,-- по нашей полной политической неопытности скорей всего не сразу удачная, не сразу наиболее приспособленная к потребностям именно нашей страны. Надо искать СВОЙ путь. Сейчас у вас самовнушение, что нам никакого собственного пути искать не надо, ни над чем задумываться,-- а только поскорей перенять, "как делается на Западе".
Но на Западе делается -- еще ой как по-разному! у каждой страны своя традиция. Только нам одним -- не нужно ни оглядываться, ни прислушиваться, что говорили у нас умные люди еще до нашего рождения.
А скажем и так: государственное устройство -- второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве -- допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве -невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности -- то это проявится при любом строе.
Политическая жизнь -- совсем не главный вид жизни человека, политика -- совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей идет в стране политическая жизнь -- тем более утрачивается душевная. Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг народа. Кроме ПРАВ человек нуждается отстоять и душу, освободить ее для жизни ума и чувств.
А САМИ-ТО МЫ -- КАКОВЫ?
Источник силы или бессилия общества -- духовный уровень жизни, а уже потом -- уровень промышленности. Одна рыночная экономика и даже всеобщее изобилие -- не могут быть венцом человечества. Чистота общественных отношений -- основней, чем уровень изобилия. Если в нации иссякли духовные силы -- никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод -- на первое место все равно выйдет свобода бессовестности: ее-то не запретишь, не предусмотришь никакими законами. ЧИСТАЯ атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами.
Разрушение наших д_у_ш за три четверти столетия -- вот что самое страшное.
Страшно то, что развращенный правящий класс -- многомиллионная партийно-государственная номенклатура -- ведь не способна добровольно отказаться ни от какой из захваченных привилегий. Десятилетиями она бессовестно жила за счет народа -- и хотела б и дальше так.
А из бывших палачей и гонителей -- кто хоть потеснен с должностей? с незаслуженного пенсионного достатка? До смерти кохали мы Молотова, еще и теперь Кагановича, и сколько неназванных. В Германии -- всех таких, и куда мельче, судили, -- у нас, напротив, ОНИ же сегодня грозят судами, а иным -- сегодня! -- ставят памятники, как злодею-чекисту Берзину. Да где уж нам наказывать государственных преступников? да не дождаться от них и самого малого раскаяния. Да хоть бы они прошли через публичный моральный суд. Нет, видно поползем и так...
А -- славные движущие силы гласности и перестройки? В ряду этих модных слов -- нет слова о_ч_и_щ_е_н_и_е. И вот в новую гласность кинулись и все грязные уста, которые десятилетиями обслуживали тоталитаризм. Из каждых четырех трубадуров сегодняшней гласности -трое недавних угодников брежневщины, -- и кто из них произнес слово СОБСТВЕННОГО раскаяния вместо проклятий безликому "застою"? И с вузовских гуманитарных кафедр поныне самоуверенно вещают все те же, кто десятилетиями оморачивал студентам сознание. Десятки тысяч образованцев у нас огрязнены лицемерием, переметчивостью, -- и мы ни от кого не ждем раскаяния, и весь этот душевный гной пусть так и тянется с нами в будущее?
А -- душетлительная казарменная "дедовщина" для наших сыновей? Разве это изгладится когда-нибудь с них?
А всеобщая озлобленность наших людей друг ко другу? -- просто так, ни за что. На тех, кто ни в чем не виноват.
Да удивляться ли и взрыву уголовной преступности -- среди тех, кому всю их молодую жизнь были закрыты честные пути?
У прежних русских купцов было КУПЕЧЕСКОЕ слово (сделки заключались без письменных контрактов), христианские представления, исторически известная размашная благотворительность,-- дождемся ли мы такого от акул, взращенных в мутном советском подводьи?
Западную Германию наполнило облако раскаяния -- прежде, чем там наступил экономический расцвет. У нас -- и не начали раскаиваться. У нас надо всею гласностью нависают гирляндами -- прежние тяжелые жирные гроздья лжи. А мы их -- как будто не замечаем.
Криво ж будет наше развитие.
Хотелось бы подбодриться благодетельными возможностями Церкви. Увы, даже сегодня, когда уже все в стране пришло в движение -оживление смелости мало коснулось православной иерархии. (И во дни всеобщей нищеты надо же отказаться от признаков богатства, которыми соблазняет власть.) Только тогда Церковь поможет нам в общественном оздоровлении, когда найдет в себе силы полностью освободиться от ига государства и восстановить ту живую связь с общенародным чувством, какая так ярко светилась даже и в разгаре Семнадцатого года при выборах митрополитов Тихона и Вениамина, при созыве Церковного Собора. Явить бы и теперь, по завету Христа, пример бесстрашия -- и не только к государству, но и к обществу, и к жгучим бедам дня, и к себе самой. Воскресительные движения и тут, как во всей остальной жизни, ожидаются -- и уже начались -- СНИЗУ, от рядового священства, от сплоченных приходов, от самоотверженных прихожан.
САМООГРАНИЧЕНИЕ
Самый модный лозунг теперь, и мы все охотно повторяем: "права человека". (Хотя очень разное все имеем в виду. Столичная интеллигенция понимает: свобода слова, печати, собраний и эмиграции, но многие возмущены были бы и требовали бы запретить "права", как их понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте, где кормят, -- отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
"Права человека" -- это очень хорошо, но как бы нам САМИМ следить, чтобы наши права не поширялись за счет прав других? Общество необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если мы не хотим над собой насильственной власти -- каждый должен обуздывать и сам себя. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать -- то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений -- но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости. Только при самоограничении сможет дальше существовать все умножающееся и уплотняющееся человечество. И ни к чему было все долгое развитие его, если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу.
