Отражения - Виктория Яновна Левина
Я же себе поставила супер-цель: хотела, чтобы дочки учились в самой лучшей гимназии города, с рядом предметов на английском языке. Школа была украинская. То есть, нужен был ещё и украинский язык…
Скоро отправлять в первый класс, а украинского нет. Веду Янку на экзамены в гимназию.
– Ваш ребёнок русскоязычный. Как вы собираетесь с этим справляться?
Говорю, что за Янку я спокойна. А сама начинаю со страхом думать, что же мне делать с Никой? Как – что? Переходим на украинский и дома. Папа наш, конечно, не в восторге…
К начальству ходить я не большой любитель. Только если что-то нужно позарез! В тот раз визит к главному инженеру завода был необходим. Меня на предприятии знали, уважали за статьи в научных журналах, за оформленные по этим статьям патенты.
– Проходи, садись! – главный инженер любезно предлагает мне стул.
Видимо, думает, что пришла что-нибудь просить. А чего мне просить? Квартира, которую папа выменял для нас, имеется. Кстати, этот факт был удивителен: в те времена не у многих молодых семей была своя квартира. Зарплаты у нас с мужем хорошие, дети в саду.
– Ну, как тебе работается? Есть какие-либо пожелания? – главный инженер, как и все в городе, знал моего отца и очень его уважал.
– Да, я хочу, чтобы вы подписали мне заявление об уходе по собственному желанию.
Кустистые брови главного поползли вверх:
– Как – увольнение? Куда же ты пойдёшь работать?
Работа на нашем предприятии в городе считалась очень престижной. А то, что пара молодых специалистов вместе работает здесь – вообще чистой воды «джек-пот»!
– Я ухожу на «вольные хлеба».
Брови главного поползли ещё выше!
– Какие такие «вольные хлеба»?!
В представлении старшего поколения того времени любой человек, уходивший, как теперь говорят, во фрилансеры, совершал ошибку, дурь, непоправимое. Я же, прикинув все свои ресурсы времени, львиная доля которых отводилась детям, решила, что утром, когда они будут в саду, я буду делать свои «халтурки» для студентов-заочников, а то и репетиторствовать начну. В деньгах-то уж точно не потеряю! А во второй половине дня – музыка у детей, балет у старшей, танцы у младшей, «художка» по выходным, концерты в филармонии по вечерам, да подготовка к украинско-английской гимназии. А о работе «для галочки», то есть для трудовой книжки, я подумаю завтра, как сказала бы Скарлетт.
Несмотря на огромную занятость, каждые выходные мы приезжали к деду на обед. Зиночка обожала кормить нас своими наваристыми украинскими борщами, да так, что муж в конце концов молил о пощаде:
– О, я уже не могу это есть! Можно я только салатик?
Дети обожали деда и Зинаиду! А я всё чаще, глядя на постаревшего папку, ловила себя на том, что молю бога как можно дольше дарить мне и моим детям это общение с уникальным, талантливейшим человеком! Не часто доводилось мне встречать по жизни людей таких энциклопедических знаний и таких талантов. Полиглот с более, чем десятью активными языками, математик, музыкант, лётчик-истребитель, полковник – герой войны, и не одной, балагур и юморист. Кстати, и писать пытался. И мамочка моя за перо бралась, и брат…
Тем утром соседка позвонила в дверь и сказала, что меня просит к телефону жена отца. Я, почувствовав беду, бежала к телефонной трубке, не помня себя!
– Папа, папа, – рыдала Зиночка в телефон, – два часа назад… Четвёртый инфаркт… сердце не выдержало… «Скорая» не доехала…
Большего горя в жизни я не испытывала. Когда умерла мама, я узнала, что такое шок, растерянность, огромное чувство утраты и… вину, что не успела отдать ей свою нежность и заботу.
Теперь же, с уходом папы, я теряла в жизни всё: опору и поддержку, его безграничную любовь и обожание, я теряла самого главного в моей жизни человека!
Хоронили его холодным январским утром. За гробом через весь город шли около десяти тысяч человек. Такой похоронной процессии к кладбищу город ещё не знал. Шли работники кирпичного завода, которым папа за счёт завода строил дома и улицы, будучи директором. Шли работники табачной фабрики, женский коллектив которой был всегда одет во французские ткани и носил французские сапоги, потому что папа наладил бартерный обмен с французами, будучи директором. И сувенирная фабрика, которую он возглавлял почти до последних дней, шла в этот морозный день за гробом… А ещё – десятки приёмных сыновей с семьями, которым папа давал путёвку в жизнь после тюрьмы, те, которые, однажды оступившись, уже не надеялись наладить жизнь… Папа давал им работу, выбивал квартиры, женил. Знаете, сколько у меня названных братьев разбросано по свету?
Сразу после похорон меня увезли в больницу с выкидышем. В том ритме, в котором я тогда жила, я не заметила своей третьей беременности… Жаль, конечно. Это был бы мальчик. Сын.
А потом был Чернобыль. Мы с мужем как специалисты, очень хорошо понимали, что это такое! Но в тот самый день и радио, и телевидение молчали. И все гуляли снаружи в парках и садах, с детьми в колясках, собирая рентгены на всю последующую жизнь…
Я еду с малышками в автобусе домой с занятий в балетной студии. Людей в автобусе мало. До конечной остановки доезжаем мы одни.
– Девонька, – кричит мне через весь автобус шофёр. – Хватай скорее детей в охапку да беги домой! Облако радиоактивное движется на город, только что передали! Да окна, окна дома чем-нибудь заклей герметично!
Я бегу с детьми по абсолютно пустой улице. Все уже успели попрятаться по домам, пока мы долго дожидались своего автобуса. По небу надвигается на нас зловещее облако розоватого цвета… Как в кошмарном сне, эта картина всю жизнь стоит у меня перед глазами…
В то лето мы отвезли детей в среднюю полосу России подальше от радиации. Но там, в маленьком заштатном городке, беспробудное пьянство свёкра и депрессия свекрови чуть не убили детей: их оставили одних в деревенском доме без удобств, с глубоким колодцем, доставать откуда воду им было не под силу. Соседи подкармливали голодных, завшивевших детишек. Ночью девочки запирали избу на топорище, опасаясь пьяных трактористов. А в это время в городе родители мужа решали свои семейные проблемы и звонили нам, что всё с детьми в полном порядке и они живут «на
