Стеклянные дома - Франческа Рис

Олуэн улыбнулась.

– А-а-а, какая пошлость!

Она не стала ему говорить, но эта песня, пусть и ужасно избитая, ее тоже всякий раз волновала до глубины души.

– Ну, это сексуальная песня.

– Это очень сексуальная песня, – согласилась она.

Гет впервые с тех пор, как извинился, посмотрел ей прямо в глаза, и она почувствовала, как резко вошел в нее воздух на вдохе, как он распространился по всему телу. Гет отделился от плиты. Направил Олуэн спиной вперед к кухонной столешнице, и куда опаснее, чем его вновь обретенная физическая доступность (левая ладонь на бедре у Олуэн, движения в такт медленному биту песни, жесткий шов джинсов врезался ей в кожу, когда он, легко толкнувшись коленом, раздвинул ей ноги), был его взгляд – прямой, неподвижный, ясный и понятный. Он обхватил ее лицо ладонью.

– Как думаешь, еще раз что-то изменит?

Он вдавил подушечку большого пальца ей в щеку.

Она подумала: а ведь как это верно – грех уже совершен. С точки зрения морали это будет совершенно нейтральный поступок.

2017

С тех пор он стал приезжать каждый день ближе к вечеру – после того, как заканчивал работу в Брин Хендре. В первый раз они едва перекинулись несколькими фразами. Она писала, сидя за маленьким столиком на веранде, и услышала у подъездной дороги мотор, напористый и грубый – ни с одним другим не спутаешь. Олуэн старалась всем своим видом – позой, выражением лица – изображать безразличие, но на самом деле тело ее натянулось, как тетива, в предвкушении. Она услышала, как Гет окликнул ее по имени (даже звук его голоса возбуждал ее), и пошла к ступенькам, спускающимся к дорожке, – будто его появление было для нее сюрпризом. Он преодолел ступеньки в три широких шага (как будто вальс, подумала она) и тут же крепко сжал ее в объятиях.

– Я постоянно думаю о том, что тогда произошло, – сказал он, и обоим стало понятно, что это произойдет опять.

* * *

Она завела привычку звонить Джеймсу сразу, как только оставалась одна. Он каждый раз говорил что-нибудь вроде: «У меня в пять разговор с Франкфуртом, давай попозже поболтаем?» – но ей просто хотелось услышать его голос. Просто хотелось напомнить себе, что он по-прежнему здесь, что ничего не изменилось, что она не стерла свою реальную жизнь, что все происходящее – нереальный и приятный сон. Все происходящее – временно.

* * *

– Можно я тебя как-нибудь сниму?

– Ты прикалываешься?

Гет ухватился за край причала, подтянулся и выбрался из озера, отражая лучи заходящего солнца. Влажные волосы облепили голову. Снова был понедельник, значит, это длилось уже больше недели. Днем в субботу он вызвался построить жаровню для барбекю, и Олуэн наблюдала за ним из шезлонга, притворяясь, будто читает газету, и предаваясь абсурдной фантазии на семейную тему. Она запекала на гриле форель. В воздухе пахло дымом, сосновой хвоей, чесноком и фенхелем. Гетин, обвязав талию полотенцем, подскочил к ней.

– Зачем тебе понадобилось меня снимать?

Он поцеловал ее в шею, и это по-прежнему было для нее ужасно непривычно, и его поцелуи отдавались в кончиках пальцев, в подушечках ног.

– Я же тебе говорила: я собираю что-то вроде мудборда из визуальных идей для нового проекта.

– А какое я имею отношение к твоему новому проекту?

– Никакого, – соврала она.

– Я думал, фильм будет про какого-то типа, который залезает на Кадер-Идрис и проводит там ночь.

– Так и есть.

– А ты уже решила, он спускается оттуда безумцем или поэтом?

– Это строжайший секрет.

Он поднял ее руку над головой, пробежался губами по бицепсу.

– Лично я никогда туда не полез бы.

– Почему?

– Ну, во-первых, там можно отморозить себе яйца. – Он обхватил ее бедра. – А во-вторых, я, типа, суеверен.

– Ты суеверен? Ведь ты же считал, что все эти сказки – полный бред!

– Ну да. Но тут ведь как. Мне в последнее время не слишком везет. Так чего зря напрашиваться на неприятности, если в этом нет необходимости? – Он подхватил горсть чипсов из миски, стоящей рядом с жаровней. – М-м-м. Элитные чипсы. Ну а вообще, зачем тебе меня снимать? Для этого твоего мудборда.

Она не думала, что он станет задавать так много вопросов. Обычно людям нравится, когда их снимают.

– Просто чтобы сохранить твой голос. Твои выражения. Может, ты мог бы чего-нибудь наговорить – про свою жизнь, про город. Чтобы у меня был пример того, как этот парень должен разговаривать.

– То есть я для тебя что-то вроде животного в зоопарке, да?

Она почувствовала напряжение в плечах. Гет выпустил ее из объятий и отошел к столу. Сел и начал скручивать сигарету.

– И что же, ты мне за это заплатишь?

– Да, конечно. Ясное дело, мне бы и в голову не пришло просить тебя сделать это бесплатно. Обязательно заплачу.

Тут она заметила, что он смотрит на нее с усмешкой.

– Да я прикалываюсь. – Он засыпал еще одну пригоршню элитных чипсов себе в рот. – Но имей в виду, я стесняюсь камеры.

* * *

Джеймс присылал сообщения с расписанием поездов, писал, как сильно он по ней скучает. Скинул ссылку на песню «My Old Man»[74] и сказал, что кровать у них дома – слишком широкая и сковородка в самом деле чересчур большая.

* * *

Несколько раз случалось так, что тонкая пелена, разделявшая две реальности, прорывалась. Олуэн показывала Гету что-то в своем телефоне, и вдруг устройство начинало сотрясаться у нее в ладони, охваченное звонком Джеймса. Она блокировала экран, и Гет говорил (и в голосе появлялось что-то жесткое и чужое): «Если хочешь, можешь ответить. Думаешь, я с замужними никогда не встречался?» Иногда он подолгу молчал, и Олуэн страшно злилась на него за то, что весь груз разговора он вешает на нее. Иногда он вдруг необъяснимо замыкался в себе – и тогда это совсем не было похоже на времена их юности. Олуэн старалась не думать об этом слишком много (она старалась вообще ни о чем не думать слишком много), но молчание с каждым разом становилось все тяжелее. Все продолжительнее. Как-то ясным вечером они гуляли, она рассказывала смешную историю, а Гет никак не реагировал, и поэтому рассказывать было довольно мучительно. Вдруг он остановился перед деревом.

– Этот ясень надо срубить.

Олуэн не то чтобы замечала это дерево раньше, но сейчас ей вдруг стало его жаль.

– Вот этот? Почему? Он такой большой и, наверное, суперстарый?

Гет пожал плечами:

– Ага. Но судя по всему, поражен болезнью, называется суховершинность. Тебе надо от него избавиться, пока болезнь не распространилась.

Олуэн не знала, что такое суховершинность, но звучало неприятно.

– Она может распространиться? И это опасно?

– Не беспокойся, любовь моя, ты ее