Короткая память - Вера Александровна Колочкова
– Нет, не так.
– А как? Хотя… Перед кем я сейчас распинаюсь-то, господи… Вы же тоже мужик, вы ничего не поймете. Конечно, вы на его стороне будете… Это ж понятно… Все вы такие, одним миром мазаны…
– И все же вы ничего не поняли, Нинель. Мне очень жаль, но вы ничего так и не поняли. Вы же своим эгоизмом чуть не погубили своего ребенка. Это ведь она собиралась убить жену Павла, я думаю, вы и сами должны были обо всем догадаться. И наверняка догадались, просто сейчас со страху комедию передо мной разыгрываете, изображая из себя жертву. Да, еще немного, и жена Павла бы умерла… Хорошо, что ее сумели вовремя до больницы довезти и спасти. А иначе было бы следствие, и был бы суд, и Нину могли бы отправить в колонию на долгий срок. Вы понимаете это или нет, Нинель? И понимаете ли то обстоятельство, что покушение на убийство тоже является наказуемым?
Нинель глядела на него во все глаза, потом вдруг всхлипнула, затряслась в нервном ознобе. Схватила с журнального столика блистер, принялась выковыривать из него трясущими пальцами таблетку. Потом крикнула хрипло в сторону кухни:
– Мама, дай воды! Мне плохо, мама!
Тут же примчалась Елена Михайловна, будто уже стояла под дверью со стаканом воды. Села рядом с дочерью, сунула ей в руки стакан, торопливо огладила по плечам:
– Только не нервничай, доченька, только не нервничай, прошу тебя…
И глянула на Ивана Александровича с укором. Но тот будто и не заметил ничего, продолжил говорить в той же суровой тональности:
– Вы, только вы, Нинель, во всем виноваты. Вы устроили своим близким домашний ад. Вы должны были понимать, что если ребенок после развода остается жить с вами, то это уже ваша зона ответственности. Вы отвечаете за его психику. Хотя я понимаю теперь, что это непосильная для вас ноша – мудрой матерью быть… Какая к черту мудрость, если вы сами еще как ребенок… Ребенок, которого обидели. Который так и не повзрослел. Но хоть сейчас-то начинайте уже соображать что-нибудь, ради бога!
Елена Михайловна смотрела на него с ужасом, прикрыв рот рукой. Потом проговорила тихо:
– Ну что вы, нельзя же так… Ей же нельзя нервничать, что вы…
– И вы тоже, Елена Михайловна! Перестаньте трястись над дочерью, она уже не ребенок! Дайте ей уже своим умом жить, своими трудностями! Если еще не поздно, конечно…
– Да, да… Я все понимаю… Все вы правильно говорите, конечно… Да только как я могу? Что ж я, дочь и внучку одних оставлю, без помощи? Нет, я так не смогу, что вы…
– Да я же не говорю, что вы совсем их должны оставить! Просто не надо все брать на себя, понимаете? Вы думаете, что во благо делаете, а на самом деле во зло! Понимаете?
– Да… А что же с Ниночкой-то теперь будет? – тихо спросила Елена Михайловна. – Ее что, и в самом деле посадить могут? Ужас какой…
От слов матери Нинель зарыдала, затряслась, прижимая ладони к лицу. Проговорила сквозь слезы глухо:
– Уйди, мам… Уйди… Я сама… Не надо, мам…
Иван Александрович попросил Елену Михайловну взглядом – и правда, оставьте нас, мол. Та послушно встала, ушла. Потом он сидел долго, ждал, когда Нинель успокоится. Наконец она проговорила совсем уже другим голосом, тихим и виноватым:
– Да, вы правы, наверное… Я как-то не думала… Не думала, что Нина… Что у нее в голове творится… Да, это я во всем виновата, это я… Вы лучше меня осудите. Лучше меня… Потому что мне страшно… Что же теперь будет с Ниной, что?
– Ничего не будет. И благодарите жену Павла, это она так решила. Позвоните ей. А еще лучше – съездите в больницу и навестите. И спасибо скажите.
Нинель слегка дернулась и переменилась в лице – было видно, какие противоречивые чувства ее одолевают. Но что делать – пришлось как-то с ними справляться. Глянув на Ивана Александровича, произнесла тихо:
– Да… Да, я поеду… Я сегодня же поеду…
– Ну вот и хорошо. И давайте уже, выходите из этого порочного круга, который сами вокруг себя очертили. Начинайте жить. И матери дайте жить, и дочери. Договорились?
– Да… – тихо произнесла Нинель и снова заплакала. Как ему показалось, по-другому уже заплакала. Хотя кто его знает? Человек не может быстро перемениться, но все же, все же. Может, хоть что-то в сознании сдвинется?
– Ладно, пойду я… – поднялся Иван Александрович из кресла. – Прощайте, Нинель. Прощайте…
Проходя по коридору, заглянул на кухню. Елена Михайловна сидела за столом, горестно подперев ладонью щеку. Увидев его, встрепенулась, спросила быстро:
– Может, чаю попьете? Или кофе? У меня еще компот есть…
– Нет, не надо, спасибо. Я просто спросить хочу… Вернее, посочувствовать… Устали вы, да? Очень устали? Столько лет дочери служите…
– Да почему служу? Я не служу, я ее просто люблю…
– Так и любите на здоровье, а служить и впрямь перестаньте. Пусть на работу идет. Пусть своей жизнью живет, нормальной здоровой жизнью.
– Так ей трудно, она больна…
– Ничего, выздоровеет. Работа всех лечит. А безделье губит. Да и вам отдохнуть надо…
Елена Михайловна только рукой махнула. Вздохнув, проговорила виновато:
– Да меня уж и не исправить… Я уж привыкла так жить. Да и знаете, как говорят? Дурака учить, только портить. Хотя спасибо вам, конечно…
Иван Александрович кивнул головой, прошел дальше по коридору, осторожно открыл дверь в комнату Нины.
Она сидела в углу дивана, поджав под себя ноги и обхватив плечи руками, глядела на него испуганно. Нервно сглотнув, спросила хрипло:
– Вы… Вы за мной пришли, да? Я сейчас… А телефон можно взять? А планшет можно? Вы ведь арестовать меня хотите?
– Да больно надо тебя арестовывать… Делать мне больше нечего. Пойдем лучше пройдемся. Такая погода сегодня хорошая. Заодно и проводишь меня до автобусной остановки. Пойдем…
Елена Михайловна и Нинель тоже вышли в прихожую, смотрели на него настороженно. Он проговорил с улыбкой:
– Вот, попросил Нину меня проводить… Не теряйте, она скоро вернется. Всего вам доброго, до свидания.
– До свидания… – эхом откликнулись Нинель и Елена Михайловна.
Сначала шли молча, лишь изредка Нина взглядывала на него в недоумении. Потом проговорила тихо:
– Вы правда меня не хотите арестовать?
Ведь я…
Он не дал ей договорить, пояснил коротко:
– Ольга дала показания, я был у нее сегодня. Оказывается, бутылка, из которой она пила, была в заводской упаковке. Это на разливе там что-то напортачили, пусть теперь сами и разбираются, как в
