Завет воды - Абрахам Вергезе
Руни считает себя счастливым. Один день не похож на другой. Ему всего хватает, у него отличные друзья и много интересов помимо медицины. Тогда почему, когда он сидит вечерами на этой скамье, на душе у него неспокойно? Смятение подступает столь же неизменно, как старик-мусульманин, который является в конце каждого месяца с потрепанной бухгалтерской книгой арендной платы и гримасой простите-что-потревожил-вас. Но это не то беспокойство, что бросало Руни из порта в порт, пока он не обрел дом в Кочине, оно не связано с географией. Он там, где должен быть. Но тогда что?
Мерный стук становится громче. На фоне луны вырисовывается силуэт шаркающей мимо фигуры, с посохом в одной руке. Сглаженный профиль и отсутствующий нос легко узнаваемы: лицо прокаженного. Культи, а не пальцы сжимают посох. Монеты звякают в жестянке, свисающей с шеи. Он напевает тихим голосом — возможно, мантры, лицо запрокинуто к небу и покачивается из стороны в сторону, исследуя невидимые выси. Призрак останавливается, голова перестает раскачиваться маятником, словно он почуял низко висящую луну. Он — статуя, неподвижная, если не считать поднимающихся и опадающих при каждом вдохе-выдохе плеч.
Непостижимым образом восприятие Руни вдруг смещается, он превращается в прокаженного: это он, Руни, смотрит сквозь изъязвленные непрозрачные роговицы; он, Руни, видит мутные, размытые образы без контуров; Руни, который не различает свет и тень, но помнит, каково это, когда лунный свет падает на лицо; это уродливые, разлагающиеся ступни Руни завернуты в окровавленный джутовый мешок, завязанный кокосовой веревкой… Мгновение миновало. Руни не может объяснить, что сейчас произошло, что это за чувство кратковременного воплощения в теле другого человека.
Фигура удаляется, поглощаемая ночью, стук посоха о камень стихает. Во вспышке откровения Руни осознает все, чего лишен прокаженный, — далекая линия горизонта, где море встречается с небом, небо с висящей луной и луна, окутанная шалью из звезд… Он растворился в безмерности Вселенной. Он стал и провисшей сетью, и слепым прокаженным, который вынужден спать под звездами… Перед беспредельностью космоса Руни ощущает себя ничем, иллюзией. Между ним и прокаженным нет никакой разницы, все они лишь проявления вселенского сознания.
И в этом новом осознании нескончаемая болтовня в его голове внезапно прерывается. Как океан проявляет себя в волнах и прибое, но ни волна, ни прибой не являются океаном, так и Творец — Бог или Брахма — создает образ Вселенной, которая принимает форму шведского доктора или слепого прокаженного. Руни существует. Прокаженный существует. Рыбацкие сети тоже существуют. Но все это майя[116], их разделенность иллюзорна. Все суть одно. Вселенная — это лишь клочок пены на безграничном океане, каковой есть Создатель. Руни в эйфории, он чувствует себя радостным и свободным — мир Божий, который превыше всякого ума[117].
Ранним утром его разыскал встревоженный сторож. В былые времена старик вытаскивал хозяина из кабака, где добрый доктор дремал, сгорбившись над столом. Но сейчас он находит его погруженным в грезы, словно садху, глядящим вдаль расфокусированным взглядом. Сторож ласково трясет доктора за плечо. Руни с улыбкой возвращается в иллюзию, которая сейчас является его миром.
К концу недели он раздал всю свою мебель, а инструменты и стерилизатор отдал на хранение Саломону Халеви, еврейскому купцу и банкиру. В Кочине теперь много врачей, выпускников медицинских школ Мадраса и Хайдарабада, и широкая система государственных больниц. Он будет скучать по своим пациентам, но они без него справятся.
Через две недели, обойдясь без официальных прощаний, Руни отправился в ашрам Бетель в Траванкоре. Эта монашеская обитель была основана священником по имени БиЭй Аччан[118], который руководствовался писаниями Василия Великого о приверженности физическому труду, молчанию и молитве, дабы стать ближе к Создателю. Он был одним из первых священников, получивших степень бакалавра, и потому известен всем исключительно под именем БиЭй Аччан. Монах ободряет Руни тихим примером: служение, молитва и молчание. Спустя семь месяцев похудевший, почти неузнаваемый на свет родился новый Руни — как бабочка из куколки, уверенная в своем предназначении, даже если полет ее хаотичен. Борода, жизнерадостность и утробный смех остались прежними, но ныне он одержим мистической целеустремленностью. БиЭй благословил Руни перед уходом:
— Я верю, что Господь привел тебя сюда и открыл тебе твою жизненную миссию. Но главное, что ты ее принял. Помни, Бог обращался не только к Исаие, но к каждому из нас, когда сказал: «Кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?» Исаия сказал: «Вот я, пошли меня»[119].
Руни уговорил предприимчивого лодочника, снабжавшего монастырь рыбой, керосином, свечами и прочими продуктами, отвезти его до конца пути.
— Куда? Туда? Как это? Да зачем вам туда? — не верит лодочник. — Вы что-то забыли в тех местах? — Но, поняв, что Руни настроен серьезно, он вопрошает: — А что, если лодка застрянет? А что, если каналы пересохли? А может, там вообще больше никого не осталось?
И вот на рассвете двое отплывают вглубь континента — громадный белый человек и его темнокожий спутник. Каноэ скользит по череде каналов, стенки которых сложены из камней и глины. Днем они пересекают громадное озеро и входят еще в один узкий канал, который должен привести их к месту назначения. Они окликают парня, сидящего на верхушке пальмы и срезающего кокосы, и тот дает последние указания:
— Плывите вся время прямо — не оглядывайтесь ни налево, ни направо! Через фарлонг будет еще один канал. Сворачивайте туда. А потом увидите десять или сто ступенек вверх.
«Десять или сто ступенек» оказались четырнадцатью и так плотно заросли мхом, что они их едва не пропустили. Лодочник помог Руни донести пожитки до задней калитки, которая проржавела и свисала с петель, но дальше идти отказался.
— Еще одна просьба, — говорит Руни, отсчитывая столько банкнот, сколько лодочник за раз никогда в жизни не видел. — Продай мне свою лодку.
Его первая ночь проходит в единственном из шести полуразрушенных кирпичных домов, в котором сохранились две целые
