Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Да, я так рада, что мы переехали сюда, - отвечала тоже не совсем впопад m-me Фатеева.
- А что Марьеновский? - поспешил перебить их разговор Павел.
- Он, вероятно, сейчас придет.
- Очень рад, очень рад! - повторил Вихров.
Он знал, что Марьеновский своею приличною наружностью больше всех понравится m-me Фатеевой.
- А вот и он, браво! - воскликнул Павел, услышав негромкие шаги приятеля.
Вошел, в самом деле, Марьеновский.
- Madame Фатеева! - сказал ему Павел, показывая на Клеопатру Петровну.
На этот раз Марьеновский уж был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину... И кто она была родственница, или... но, впрочем, он вежливо поклонился ей.
Вскоре затем раздались крики толстого Замина.
- Нашли, нашли, знаем теперь! - кричал он, вероятно, дворнику, показывавшему ему ход.
- Ну, здравствуйте, здравствуйте! - говорил он, войдя в гостиную и тряся всем руку.
- Здравствуйте, здравствуйте! - повторял за ним и Петин.
Павел едва успел их отрекомендовать Фатеевой.
- Здравствуйте, здравствуйте! - сказал Замин, и ей потрясая руку.
- Здравствуйте! - сказал ей и тоненький Петин и склонил только одну голову, не двигаясь при этом остальным телом.
- How do you do?[151] - спросил его Павел по-английски.
- Yes,[152] - отвечал своим чисто английским тоном Петин.
- Это он англичанина представляет! - пояснил Павел.
Та улыбнулась.
Все уселись.
- Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать. - Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере рыбу. Как государственные имущества устроились, озеро опять к мужикам и оттягали: "В чьих, говорят, землях воды замежеваны, тем они и принадлежат", - слышь!.. Монахи-то хлопотать, хлопотать, - в сенат бумагу подали: "Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?" А мужички-то сейчас к одному чиновничку - и денег дали: "Устрой дело!". Он там и написал бумагу - и разрешили ловить рыбу монахам по всему озеру... а между словами-то и оставил местечко; как бумагу-то подписали сенаторы, он и вписал: разрешено монастырю ловить рыбу на удочку; так, братец, и лови теперь монахи на удочку, а мужики-то неводом потаскивают!
- Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей! - сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.
- Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.
- "Дворянство - слава моего государства", - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский. - Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
- Кто же ему мешает это? - воскликнул Павел.
- Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях[60] сделали некоторым образом шаг к тому! - присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.
- Что же тогда с нами, помещиками, будет? - спросила Фатеева.
Марьеновский пожал плечами.
- Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь! - проговорил он.
- Что их вознаграждать-то! - воскликнул Замин. - Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: "Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами".
- В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский. - Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.
- Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.
Он очень любил и немцев и литературу их.
- Что немцы! - воскликнул Замин. - Всякий немец - сапожник.
- Как, и Шиллер - тоже сапожник? - спросил его Павел.
- И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: "Что, спросят, умеешь на валторне играть?.." - "А гля че, говорит, не уметь - губы есть!"
- Позвольте мне представить, как барышни поют: "Что ты спишь, мужичок?" - вмешался вдруг в разговор Петин.
- Пожалуйста! - сказал с великою радостью Павел.
Петин сел к столу и, заиграв на нем руками, как бы на фортепьянах, запел совершенно так, как поют барышни, которые не понимают, что они поют.
- Очень похоже! - сказала Фатеева.
Петин встал, раскланялся перед нею, уже как француз, и проговорил:
- Merci, madame.
Разговор после того снова склонился на несколько отвлеченные предметы и перешел, между прочим, на заявивших уже себя в то время славянофилов.
- Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, - сказал Замин, баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, - с деготьком да луком.
- Хороши и противники-то их - западники, - сказал своим грустным голосом Неведомов. - Какое высокое дарование - Белинский, а и того совсем сбили с толку; последнее время пишет все это, видно, с чужого голоса, раскидался во все стороны.
- Не знаю, я за границей, - начал Марьеновский, - не видал ни одного русского журнала; но мне встретился Салов, и он в восторге именно от какой-то статьи Белинского.
- Он обыкновенно в восторге от всякой книжки журнала, - подхватил Неведомов.
- Особенно, когда этим можно кого-нибудь попилить или поучить, пояснил Павел.
- Именно: попилить и поучить! - подтвердил Марьеновский.
Вихров был совершенно доволен тем, что у него на вечере говорилось и представлялось, так как он очень хорошо знал, что Клеопатра Петровна никогда еще таких умных разговоров не слыхивала и никогда таких отличных представлений не видывала.
При прощании просили было Петина и Замина представить еще что-нибудь; но последний решительно отказался. Поглощенный своею любовью к народу, Замин последнее время заметно начал солидничать. Петин тоже было отговаривался, что уже - некогда, и что он все перезабыл; однако в передней не утерпел и вдруг схватился и повис на платяной вешалке.
- Глядите, глядите!.. На что он похож? - воскликнул Замин, показывая на приятеля.
- На сухую рыбу, - проговорил Павел.
- На енотовую шубу вытертую, - сказал Замин.
Все взглянули: и в самом деле - Петин был похож на енотовую шубу.
- Совершенно шуба вытертая, - подтвердила и m-me Фатеева.
Когда все ушли, Павел не утерпел и сейчас же ее спросил:
- Ну, как тебе понравились мои приятели?
- Марьеновский, по-моему, очень умный человек!
- Я этого ожидая, - подхватил Павел, - но умнее всех тут Неведомов.
- Я этого не знаю: он все больше молчал, - сказала m-me Фатеева.
- А какова прелесть - Замин с своим народолюбством и Петин!
- Петин - это шут какой-то, - отвечала Фатеева.
- Да, но шут умный, который стоит тысячи глупых умников.
M-me Фатеева ничего на это не возразила; но, по выражению лица ее, очень ясно было видно, что приятели Вихрова нисколько ей не понравились и она вовсе их разговоры не нашла очень умными.
XV
МАКАР ГРИГОРЬЕВ - ВЕЛИК
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
- Я еле-еле нашел вашу квартиру: в каком захолустье живете! - произнес он.
- Да, мы переехали, - отвечал Павел, распечатывая письмо.
- Что ж, тут барыня, что ли, какая содержит эту квартиру? - продолжал допрашивать Макар Григорьев.
- Барыня! - отвечал Павел и, начав читать письмо, с каждой строчкой его бледнел все больше и больше.
"Любезный сын, Павел Михайлович! - выводил полковник своими каракулями. - Сейчас приезжал ко мне Борис Николаевич Фатеев и известил меня, что жена его снова бежала от него и ныне пребывает в Москве, у тебя в доме, находясь с тобой в близком сожительстве. Разумея то, что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю, что гораздо бы лучше тебе для сего выбрать девку простую, чем срамить тем своего брата-дворянина. Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, - и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно".
