Константин Станюкович - Том 10. Рассказы и повести

Только Ардалион Иванович, старенький помощник бухгалтера, любивший сильно запивать, при встрече с Александрой Николаевной значительно и крепко пожал ей руку и сказал:

— Говорили с Уржумцевым?

— Говорила…

— Одумался?

— Нет, сегодня совсем ухожу.

— Мерзавец! — проговорил старенький помощник бухгалтера и куда-то исчез.

Через пять минут он уже вернулся, значительно раскрасневшийся, и вошел к Уржумцеву.

— Извините, Василий Васильевич… мне два слова.

— Что вам?

— Ведь Александра Николаевна — отличная работница. Другой такой не найдем, и дело хорошо знает, и не из лодарниц-барышень. Нам же будет труднее, если вместо Болховской вы нам дадите какую-нибудь хорошенькую цацу.

— Это не мое дело… Председатель…

— Ну, положим, Василий Васильевич, все зависит от вас. Скажите председателю, — он и отменит свое решение.

— Да вы что? Влюблены, что ли, в Болховскую? Так вы и похлопочите для нее о другом месте. А у нас не благотворительное учреждение.

— То-то для многих барышень благотворительное… Хотя бы для ваших двух кузин… А порядочную работницу гонят.

— Прошу вас не читать мне нотаций.

— Какие нотации? Просто мы по-свински сделали. И попадем в газеты. И поделом…

Уржумцев очень боялся газет и испуганно спросил:

— Это кто же может написать такую пасквиль?

— Да хоть бы и я? Вы думаете, нечего рассказать? Очень даже много, — вызывающе сказал Ардалион Иванович.

— Вы, верно, закусывали? — с презрительной усмешкой сказал Уржумцев.

— И закусывал и выпил. А мне обидно, хотя я за Александрой Николаевной не ухаживал. Я ведь не так нравлюсь женщинам, как вы.

Уржумцев знал, что Ардалион Иванович был знающий и отличный служака, и им дорожил и председатель правления, и его хорошо знал один из крупных акционеров, имевший большое влияние на правление и особенно на председателя. Все знали, что старенький помощник выпивает, но на это смотрели сквозь пальцы. И Уржумцев, слегка понижая тон, сказал:

— Я попрошу председателя… Только вряд ли… А на газеты мне наплевать… Мало ли врут.

— Так вы, Василий Васильевич, решительно гоните Болховскую?..

— Повторяю, я ни при чем.

— Ну что ж, ловко! Верно, какую-нибудь цацу определите? А я с цацой служить не хочу и пойду объясняться к председателю… Пойду еще закусывать и не побоюсь… И без вашего правления найду место!..

С этими словами старенький помощник бухгалтера вышел из кабинета и в комнате, где сидели барышни, громко воскликнул:

— Барышни, Болховскую выгнали! Довольно подло с ней сделали!

Никто не отвечал. Глаза у всех были опущены. Только одна из самых любопытных спросила:

— Ардалион Иванович, вы, наверное, знаете, кто вместо Болховской?

— Верно, к вам новая барышня… И будет стрелять глазами еще лучше вас.

— И ошиблись, милый Ардалион Иванович, — внезапно сказала только что вошедшая Александра Николаевна.

— А кто?

— Да вот этот самый Стрижов, который так ухаживает за «фруктом». Мне только что кассир сказал… Ведь это правда, Сергей Александрович? — обратилась она к молодому человеку с ласковыми глазами.

Тот вспыхнул и обиженно проговорил:

— Я ни при чем, Александра Николаевна.

— Но, однако, вы назначены на мое место?

— Да… Мне только что сказал Уржумцев.

— И знали, что меня выгоняют?

— Хорош товарищ! — воскликнул старенький помощник бухгалтера, и скулы на его лице задвигались. — А вы, Александра Николаевна, не думайте, что все здесь такие же свиньи. Я вот выпил и не хочу быть свиньей. Уйдете вы — и я уйду.

Сконфуженный молодой человек как будто не слыхал, что ему сказал выпивший Ардалион Иванович, и, наклонив голову, усердно защелкал счетами.

Несколько минут в комнате царило молчание.

Вскоре в комнате словно затрещала стайка канареек. Барышни бросили работу и стали болтать о том, действительно ли вместо барышни будет назначен Сергей Александрович.

— Верно, дадут больше жалованья, чем нам, — заметила барышня в красной хорошенькой блузке.

— Это бессовестно! Наша комната для барышень.

Но вдруг все барышни притихли. Защелкали костяшки. Вошел Уржумцев. Обратившись к Стрижову, он сказал:

— Пока займите место Болховской. Александра Николаевна уходит от нас.

— И я ухожу, освободится и еще место.

Александра Николаевна протянула обе руки к Ардалиону Ивановичу и проговорила:

— Не делайте этого, не делайте, Ардалион Иванович. Ведь у вас семья. А разве ваш поступок повлияет на кого-нибудь? Взгляните кругом… Сергей Александрович, пожалуй, назовет вас сумасшедшим.

В эту минуту вошел высокий, худощавый старик и, любезно раскланиваясь, прошел в свой кабинет, на ходу сказав Уржумцеву:

— Василий Васильевич, ко мне на минутку.

— Терпеть я не могу, когда у нас какие-то неприятные истории, — сказал председатель и брезгливо сморщил свое безбородое и безусое лицо. — Уж вы как-нибудь уладьте.

— Оставить Болховскую?

«Кажется, мог бы сам сообразить, а не беспокоить меня. Для чего же он и занимает такое место? А то лезет со всяким пустяком», — подумал председатель и прибавил:

— Ведь Болховская не из аккуратных барышень?

— Да, не из аккуратных.

— Так дайте ей полугодовое жалованье, она и успокоится. По крайней мере, меня не будут беспокоить. И устройте одну барышню. Явится к вам с моей карточкой. Я ее знаю. Вполне порядочная девушка.

Уржумцев наклонил голову и проговорил:

— Помощник бухгалтера собирается уходить.

— Из-за чего?

— Да из-за этой же неприятности. Сегодня много закусывал и находит, что вы несправедливы к Болховской. Грозит газетами. Конечно, Ардалион Иванович — служащий хороший, но не один же он…

— Газетами?! Такая неблагодарная скотина! Я его взял сюда, ходил тогда без сапог, а теперь «несправедливость»! Можно и его сплавить!.. У меня в виду есть порядочный человек на его место. Скажите, что если ему кажется, что здесь одни несправедливости, то его удерживать не будем. И прошу вас, Василий Васильевич, чтобы никаких историй… Ужасно не люблю я этих историй…

На другой день в контроле сборов не было Александры Николаевны и помощника бухгалтера. Место Болховской занял Стрижов. Рядом с ним сидела новенькая — эффектная брюнетка, элегантно одетая, с красивыми кольцами на тонких, длинных, выхоленных пальцах.

Она со всеми познакомилась. Приветливая, с ласково улыбающимися глазами, новенькая всем понравилась. Барышни весело болтали и примолкли, как только вошел Уржумцев.

Барышни обратили внимание, что Уржумцев особенно ласково посмотрел на эффектную брюнетку.

В то же время Болховская нервно ходила по своей квартире. На душе было жутко. Будущее казалось ей безнадежным. И она повторяла:

— Выброшена… Выброшена…

— Ты, мамочка, что же такая грустная? — проговорила девочка, вбегая в комнату, и прижалась к матери.

Мать мучительно-радостно смотрела на девочку и чувствовала, что энергия и бодрость снова приливают к ее сердцу.

И она сказала:

— Я, Маруся, оставила место. Найду другую работу. Не буду уходить из дому. Будем теперь вместе.

И Александра Николаевна стала безумно целовать девочку.

А слезы тихо катились по щекам этой затравленной женщины.

Мунька*

Мунька, — так названный в счастливом детстве одним гимназистом, — молодой дворняга, далеко неказистой наружности, проживал несколько лет тому назад в дровяном подвале большого дома за № 12, по Пятой Рождественской улице на Песках.

В последнее время Мунька был вынужден сам заботиться о себе и — главное — добывать пропитание.

Нельзя сказать, чтобы его репутация была безукоризненна.

Особенно повредил ей хозяин мясной лавки в соседнем доме.

Он рассказывал поварам и кухаркам о том, какой дерзкий вор этот «подлец» рыжий пес. Бывало, влетал в лавку, когда было много покупателей, схватывал кусок мяса — не разбирая, «мерзавец», какого сорта говядина — и удирал… Поймай-ка разбойника! И только после многих случаев грабежа его наконец так «огрели» поленом, что рыжий Мунька едва унес ноги. Зато с тех пор обегает лавку.

— Зайди только, подлец. Так «огреем», что уж больше не встанешь! Не воруй! — с благородным негодованием прибавлял толстый, краснорожий мясник с маленькими плутоватыми глазами, охотно помогавший кухаркам обсчитывать хозяев.

Рассказывали кое-что о стянутой Мунькой колбасе и в мелочной лавке.

Но зато в доме, где проживал Мунька, он ни в чем предосудительном замечен не был.

Жильцы на него не жаловались Повара и некоторые кухарки даже не без тайного сочувствия к смелости Муньки слушали и мясника и хозяина мелочной лавки о воровских проделках собаки. Но никто из них не приманивал Муньки к кухне, нисколько не облегчая тяжелого его положения. Старший дворник Михайла Иванович, из отставных унтер-офицеров, строго следивший, чтобы в доме не было беспорядка, и не без самомнения уверявший, что видит «наскрозь» не только жильца, но и «животную», смотрел сквозь пальцы на не совсем законное пребывание в доме собаки, никому не принадлежавшей. Однако не особенно дружелюбно посматривал на «беспаспортного», как называл Муньку, и, случалось, «ошарашивал» его пинком, будто бы «для порядка», но, как кажется, главным образом за то, что Мунька, при редких, впрочем, встречах со старшим дворником, — не обнаруживал надлежащего почтения и, по-видимому, не получил в детстве хорошего собачьего воспитания. Он не повиливал покорно опущенным хвостом, а, напротив, довольно задорно помахивал им, высоко закрученным в виде кренделька; ласково не оскаливал своей рыжей с белыми пятнами морды и не придавал своим умным и зорким глазам выражения уважения и мечтательности. Все, чем Мунька выражал невольное уважение, заключалось в том, что с независимым видом ни в чем не провинившегося пса отходил подальше от этого высокого, плотного и бородатого брюнета.