Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
«…ибо высшая мудрость — осторожность. Остерегайся и знай о неприятном и опасном — и ты доживешь до хорошего будущего», — понял он.
Но и это еще не все. Это еще не конец рассказа, так как треугольник — жесткая конструкция, и, чтобы окончательно укрепиться в своей мудрости, персонаж мой должен был претерпеть еще один случай, подтверждающий правоту его высшей мудрости, — третий.
Долго и ждать не пришлось. Видимо, суждено было ему познать все связанное с высшей мудростью сразу за один день.
Только пришел он на производство, только сел на свое рабочее место, чтобы заниматься делами, как начальник говорит ему:
— Идем, Александр Петрович, в коридор, мне сигарет из Москвы прислали, болгарских.
— А как называются? — спрашивает он.
— «Феникс» называются, — отвечает начальник. — Совершенно новые сигареты, которых раньше нам Болгария не экспортировала. Я был — не помню когда, где-то в 65-м году, по-моему, — в Москве и был на болгарской выставке. Так вот, и там я таких сигарет не увидел, хотя там были представлены все сорта и разности, такие, как «Шипка», «Солнце», «Балкан», «Булгартабак», «Рила», «Дерби» и многое другое, чего я, по совести сказать, всего даже и не упомню, но точно знаю, что «Феникса» там не было, по-моему.
Вышли они в коридор, якобы покурить, и слышит он от начальника следующие знаменательные слова:
— Вот что. Если ты, гад, хоть еще раз на работу опоздаешь, то будешь у меня писать объяснительную записку. Мне на твои опоздания начихать, потому что ты работник не то чтобы хороший, но дело свое знаешь или по крайней мере с ним справляешься. Но может быть проверка из управления, а тогда и тебя, и меня, и всех лишат ежеквартальной премии, а тогда я тебя от злости по потерянным деньгам и авторитету разорву со злости, курицына сына. Понял?
А он в ответ вместо ответа взял и поцеловал начальника в лоб.
Начальник разволновался, но он объяснил свои действия так:
— Милый, добрый, милый и добрый мой начальник, дорогой Юрий Михайлович. Я не только вам благодарен за то, что буду теперь на час раньше вставать и приезжать на производство тогда, когда еще уборщицы в коридоре полы не мыли, чтобы без опозданий. Самое главное, я еще тебе за то благодарен, что теперь я окончательно укрепился в своей новой мудрости, понял, что высшая мудрость — это осторожность! Живи честно, живи осторожно, живи тихо и мило, соблюди правила — и ты будешь приятен каждому, и останешься жив до седых волос, и умрешь естественной смертью в хорошем будущем!
И начальник, представьте себе, с ним согласился, потому что с этим нельзя не согласиться.
И вот теперь он живет так, как будто он уже на небе и, успешно пройдя чистилище, направлен в рай.
Его все уважают. У него множатся деньги. Он вступил в общество охотников и рыболовов, где летом убил из двустволки рябчика. Вкусный был такой!
Я, как и все, в свою очередь тоже крепко уважаю персонажа, вернее, почти героя моего рассказа, — вот видите, написал художественное произведение, целиком состоящее из его жизненного опыта.
Написал, и что вы думаете, пошлю куда-нибудь для опубликования?
Нет, не-е! Ибо высшая мудрость — осторожность. Об этом помнит мой герой, это знаю я.
Пусть он лежит, этот рассказ, у меня дома в окованном еще по заказу моего дедушки сундучке в назидание моему будущему потомству, чтобы и оно, когда я отойду в лучший мир, прочитало рассказ, заплакало и сказало:
— Истинно наш папашка был очень мудрым человеком!
* …в ём ехай. — Сибирское просторечие, некогда поставившее в тупик французскую переводчицу Вивиан Михалкофф, вообще-то прекрасно знавшую русский язык и даже восхищавшую московских таксистов своей энергичной ненормативной лексикой.
«Шипка», «Солнце», «Балкан», «Булгартабак», «Рила», «Дерби». — Где все это? Где «зрелый социализм» и несостоявшийся коммунизм, товарищи!
Воля коллектива
«Есть! Есть высшие миги в жизни, когда… находясь на подъеме внешних и внутренних сил… когда мир расстилается перед тобой, как голубое и теплое озеро, полное жареных карасей, дует неизвестно откуда взявшийся ласковый ветерок и ты трясешь головой, ожидая чего-то несбыточного… когда девушки смотрят с надеждой и человеку хочется плясать и бить в бубен. Есть! Есть! И один из этих мигов — пятница, 17 часов 30 минут, когда я заканчиваю свою трудовую неделю!»
Так думал персонаж моего рассказа с фамилией Омикин, принявшись в 17 часов 20 минут собирать деловые бумаги трудовой недели. Лицо его лучилось.
И тут раскрылась служебная дверь, и на низком пороге появился председатель местного комитета товарищ Шевчук.
Все встретили его довольно дружелюбно, но Шевчук, казалось, не верил в искренность приветствовавших его людей. Он был строг. Он откашлялся и сказал:
— Так, товарищи. Все слышали?
— Что еще такое слышали? — забеспокоились товарищи Шевчука.
— А то, что на завтра объявлен воскресник по озеленению.
Наташа Шерман, чистившая длинные ресницы такой ма-а-ленькой-маленькой черной щеточкой, уронила предмет, и он стукнулся: сначала о столешницу, а потом, отскочив от ее лакированной канцелярской поверхности, упал на пол.
— Как же так? — прошептала Наташа.
А дедушка Птичкин, сидевший в углу, посмотрел на Шевчука сквозь очки и пожал плечами.
— Не понимаю, — сказал он и отвернулся от Шевчука.
Были и другие реакции на сообщение, но самую интересную дал Омикин.
Шлепнувшись с небес, он завопил:
— Как же так? Не понимаю. Как же на завтра объявлен воскресник, когда завтра — суббота?
— Ну, субботник. Все, товарищи, идемте на субботник.
— Э-э, брат, шалишь! Субботник был в субботу, при шестидневке, а при пятидневной рабочей неделе субботник должен быть в пятницу, в рабочее время.
Омикин грозно встал и, будучи высокого роста, задел головой лампочку. Лампочка качалась. По углам и стенам качались несколько штук длинных теней Омикина.
— Вот. Правильно. Я тоже так думаю, — тихо отвечал Шевчук. — Если в пятницу — субботник, то в субботу будет воскресник. Воскресник по озеленению, товарищи.
— Да зачем же нам деревья? — кричал длинный Омикин. — Ты пойми, зачем нам деревья? Кругом — тайга. Живем в Сибири. Кругом — тайга, а мы будем сажать деревья.
— И траву. Траву еще будем сеять, товарищ Омикин. Уже получены семена травки-муравки, как ее зовут в просторечье.
— Не знаю! Не знаю! Кто будет, а кто и не будет. Надо было заранее предупреждать, — сказал Омикин и в сильнейшем раздражении отложил на счетах цифру 144 —
