Не знаю - Екатерина Владимировна Чиркова
На зачитывании завещания дочь Сергея сидела с железным лицом, жена выкрикивала что-то, всплескивала руками. Нотариус даже призвал к порядку. Жена-то да, она вдова. А я никто. Но завещание – часть квартиры – в мою пользу. Я торжествую, видимо. Как же, я же меркантильная тварь, столько лет тут кружила. Х-ха! Ну вот вам, получите. Вы же «так и знали». На поминках по углам шепчутся общие знакомые – литературная Москва, как он говорил: мол, Скудова наконец-то дождалась. Хотите – верьте, хотите – нет, бездарные вы мои, но мы никогда не говорили об этом. Не буду врать, что никогда об этом не думала. Но это было полностью его решение, я ни на что не намекала, не просила и ничего не ожидала. Но считаю, я полностью в своем праве, заслужила.
В последний год, оказавшись практически заточен в квартире, он резко, жутко состарился. Я с ним была рядом, а больше никто. Ученички, родственнички – все поисчезали. Мне невыносимо было его видеть таким, невозможно, немыслимо, не-при-ем-ле-мо. Я все старалась его вернуть к прежней, нормальной жизни – поездкам на лекции, участию в жизни кафедры. Он долгие годы был скалой, глыбой – недосягаемым, неприступным, непобедимым, – и моей защитой он тоже был. Это не может вот так вдруг просто измениться. Я боролась. Для меня он был Мужчина и Учитель. Для других, я видела это, и ярость меня душила – предатели! пигмеи! – он постепенно становился либо мастодонтом, мощным, но неопасным и неактуальным, либо стариком, которому место на даче, в кресле с пледом, а он тут что-то ерепенится да еще бабу притащил. Не-на-ви-жу! Сволочи. Мещане.
Что же теперь? Что дальше? Квартира будет продана, я получу деньги. Бросить работу? И что я буду делать? Писать? Нет. Я теперь точно знаю, что нет. Мне нечего сказать, я не хочу и не могу.
Где-то тут еще Глеб – ждет, задает вопросы. Наверное, думает, что шансы его увеличились. Да нет, нет. Даже смешно. Несчастный инфантил.
Все останется, как было. Я приду на работу, буду читать чужие тексты, кромсать их – никто из этих «гениев» не может сравниться с ним, с его текстами. Авторы будут закатывать глаза и материть меня за спиной.
Я перевезу к себе архив Сергея – библиотеку, авторские экземпляры, подшивки газет с публикациями, записные книжки. Найду для них место, очищу от пыли, переберу, расставлю. Он останется у меня.
Анна
2022 г., Москва
Эта квартира. Это был мой дом, но она больше не моя, я тут больше ни при чем. Темный коридор, драные, потертые обои. Последний ремонт тут был сделан мною, и было это… в позапрошлой жизни.
Нонна – наследница бо́льшей части квартиры по завещанию отца. Нам всем предстоит явно нелегкий, небыстрый и неприятный процесс ее продажи.
В подъезде и сегодня пахнет по-старомодному респектабельно, горшки с цветами на окнах, отделка стен в благородных бежевых тонах. У почтовых ящиков, когда мы только переехали сюда, сидела консьержка, баба Маша. Сегодня – никого, стоит только чей-то велик. Баба Маша сидела просто на стуле, никакого специального места для консьержа не было. Но тем воинственнее и принципиальнее она была настроена ко всем пришлым, просочиться мимо нее было невозможно, она, похоже, никогда не отлучалась с поста, не ела, не пила и не писала. Вечером уходила домой, в соседний дом.
Квартира тогда казалась огромной – в два раза больше, чем предыдущая. Странна была лепнина на потолке и окно между туалетом и кухней. Странны были окна, выходившие в «колодец». «Синенький скромный платочек» в исполнении подвыпившего соседа разносился с гулким эхом. Странны были высоченные потолки – самопошитые портьеры Лёлечка художественно надставила сантиметров на восемьдесят. Странно было из своего окна – глаза в глаза – наблюдать в окнах мастерских молодых художников и скульпторов, лепящих и рисующих с натуры.
Гостиная, она же по фантастическим теперь советским канонам, спальня родителей, оснащена была новой благородной неполированной мебелью темного дерева. Она и поныне здесь, прочное, качественное дерево – время его не тронуло. В отличие от обоев в геометрический рисунок, подранных поколениями котов и просто потертых, потолка в трещинах, отвалившихся плинтусов, битого кафеля на кухне и прочая, и прочая. Обоев, впрочем, не видно за развешанными по стенам вышивками в рамках. Дорогой шкаф спесиво поднимает брови, глядя на компанию дешевых разноперых полок, этажерок и шкафчиков, забитых книгами… книгами, книгами и книгами. И немножко еще всякими красивыми предметами: старыми немецкими фарфоровыми статуэтками, инкрустированными шкатулками, старинными шашками и шахматами.
Бригадир, руководивший ремонтом, однажды деловито спросил: «Розеточки будем делать?» – «Ну будем, конечно, как же без них». На следующий день, торжествуя, он притащил огромный сверток, из которого извлек гипсовую розеточку-лепнину – из нее должна была свисать люстра. Пластиковая, чешская, на пружине, она чувствовала себя в лепнине немного нелепо, но казалось, что в этой квартире иначе нельзя, без розеточек на потолке – никак. Немного погодя, впрочем, люстру заменила инсталляция из бутылок и железок. Родители ничего не имели против, соседи и гости ужасались.
Я помню, как кабинет отца, изначально казавшийся таким просторным, постепенно обретал узнаваемые «фирменные» черты, обрастал книжными шкафами, становился книгохранилищем, выживавшим хозяина-жильца. Теперь книги и бумаги заполонили всю квартиру, заняли ее, как в иных случаях происходит с мусором и тряпками. Что делать с ними?.. Ах да, это теперь не моя забота.
Радиола «Ригонда», ловившая «голоса» еще в Советском Союзе, давно лишилась внутренностей, вместо них, как в банальном деревянном ящике, в ней хранятся подшивки газет с публикациями. Стены кабинета заслонены стенками, в которых добропорядочные советские граждане хранили белье и хрустали. Здесь – только книги, книги, книги.
Единственная полка одной из стенок, занятая не книгами, заставлена подарками и сувенирами. Мои поделки – им лет по сорок пять – до сих пор здесь. Покосившиеся зайцы, домик, облицованный пуговицами при помощи пластилина, рисунки и рукодельные «книги» рассказов с посвящениями любимому папе.
На кухне ни один предмет не использовался по своему родному назначению. В хрустальной конфетнице – сахар, в розетке для варенья – соль, в вазе для фруктов – хлеб, в пивных кружках – гречка и рис, в кастрюлях – питьевая вода. Взгляд рассеивается по пространству, с трудом ловя фокус в обилии предметов, ровным слоем покрывающих все поверхности – горизонтальные, наклонные и
