Паразиты (сборник) - Дафна дю Морье
— Каких мелочей? — спросил Найэл.
Мария не ответила. Да и что могла она ответить?
— Ты говоришь, я хамелеон, — наконец заговорила она. — Вероятно, ты прав. О себе трудно судить. Во всяком случае я никогда не пыталась изображать из себя достойную особу. Я хочу сказать, по-настоящему достойную, как Чарльз. Я изображала из себя кого угодно, но только не это. Я дурная, я безнравственная, лживая, я эгоистична, часто язвительна, порой недобра. Все это мне известно. Я не обманываюсь на свой счет и не приписываю себе ни единой, даже самой пустяковой добродетели. Разве это не говорит в мою пользу? Если я завтра умру, а Бог действительно существует, и я предстану пред ним и скажу: «Сэр» — или как там обращаются к Богу, «это я, Мария, самая ничтожная из земных тварей» — это будет честно. А ведь честность кое-чего стоит, не так ли?
— Как знать? — сказал Найэл. — Странная она штука. Ведь неизвестно, что Богу по душе, а что нет. Честность он может принять за бахвальство.
— В таком случае я погибла, — сказала Мария.
— Думаю, ты погибла в любом случае, — сказал Найэл.
— Я всегда надеюсь, — сказала Селия, — что любому могут проститься его грехи, ведь каждый, пусть очень давно, но сделал что-то хорошее и забыл об этом. Разве не сказано в Библии: «Всякий, кто даст ребенку чашу холодной воды во имя Мое, будет прощен».
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Мария с некоторым сомнением, — но не слишком ли это аллегорично? Каждый из нас должен дать людям что-нибудь заменяющее чаши с водой. Чаши — это всего-навсего обыкновенная вежливость. И если это все, что нам следует сделать во имя спасения, то к чему беспокоиться?
— Подумайте о недобрых делах, про которые мы забыли, — сказал Найэл. — Ведь именно за них нам предъявят счет. Иногда я просыпаюсь рано утром и холодею при мысли о том, что я, наверное, сделал, но не могу вспомнить.
— Наверное, тебя научил этому Папа, — сказала Селия. — У Папы была жуткая теория, которая сводилась к тому, что когда мы умираем, то идем в театр, садимся и смотрим, как перед нами вновь разворачивается вся наша жизнь. И ничего не пропущено. Ни одна отвратительная подробность. Мы должны увидеть все.
— Правда? — спросила Мария. — Как похоже на Папу.
— Наверное, это очень забавно, — сказал Найэл. — Некоторые эпизоды моей жизни я бы не прочь увидеть снова.
— Некоторые, — сказала Мария. — Но не все… Как ужасно, когда близится сцена, в которой показывается нечто постыдное, и некто знает, что через несколько минут увидит абсолютно… ну, да ладно.
— Все зависит от того, с кем был этот некто, — сказал Найэл. — В театр надо идти одному? Папа не сказал?
— Нет, не сказал, — ответила Селия. — Я думаю, одному. Хотя, возможно, в сопровождении нескольких святых и ангелов. Если там есть ангелы.
— Какая невыносимая скука для ангелов, — сказала Мария. — Хуже, чем быть театральным критиком. Просидеть чью-то бесконечно длинную жизнь с начала до конца.
— Я в этом не уверен, — сказал Найэл. — Не исключено, что подобное зрелище доставляет им удовольствие. Чего доброго, они даже предупреждают друг друга, когда ожидается что-нибудь особенное. «Послушай, старина, сегодня вечером мы увидим нечто потрясающее. В восемь пятнадцать Мария Делейни».
— Какой вздор, — сказала Мария. — Будто святые и ангелы похожи на стариков из провинциального клуба. Они выше того, о чем вы говорите.
— Значит, не стоит и возражать. Они не более чем ряд кукол.
Дверь отворилась, и мы, все трое, приняли застенчивый вид, как делали в детстве, когда в комнату входили взрослые.
Это была Полли. Она просунула голову в полуоткрытую дверь — одна из ее привычек, которая приводила Найэла в ярость. В комнату она никогда не входила.
— Детки просто прелесть, — сказала она. — Сейчас они ужинают в своих кроватках. Хотят, чтобы вы поднялись к ним и пожелали спокойной ночи.
Мы понимали, что это выдумка. Дети прекрасно обошлись бы и без нас. Но Полли желала, чтобы мы их навестили. Увидели их аккуратно расчесанные блестящие волосы, красные и голубые ночные рубашки, которые она купила в «Даниел Нилз».[52]
— Хорошо, — сказала Мария. — Мы все равно поднимемся наверх переодеться.
— Я хотела помочь вам выкупать их, — сказала Селия, — но мы заговорились. Я не думала, что уже так поздно.
— Они спрашивали, почему вы не пришли, — сказала Полли. — Не следует надеяться, что тетя Селия будет постоянно бегать за вами, объяснила я. Тетенька Селия любит поговорить с мамочкой и с дядей Найэлом.
Просунутая в комнату голова исчезла. Дверь закрылась. Быстрые шаги застучали по лестнице.
— Хороша затрещина, — сказал Найэл. — В голосе целое море осуждения. Уверен, что она подслушивала под дверью.
— Я действительно чувствую себя виноватой, — призналась Селия. — Купать детей по выходным моя обязанность. У Полли так много работы.
— Не хотела бы я видеть Полли в партере нашего театра, ничего хуже нельзя и придумать, — заметила Мария. — То есть с тех пор, как умер тот, другой. На все, что бы я ни делала, она смотрит с нескрываемым осуждением. Так и слышу, как она вздыхает: «Ах, мамочка. И чем это мамочка занимается?»
— Посещение театра имело бы для нее образовательное значение, — сказал Найэл, — открыло бы новые горизонты.
— Не уверена, что она поняла бы хоть половину, — сказала Селия. — С таким же успехом человека, не различающего звуков, можно было бы привести на симфонию Брамса.
— Чепуха, — сказал Найэл. — Полли понравилась бы бутафорская мебель.
— Почему Брамса? — спросила Мария.
На лестнице снова послышались шаги. На сей раз более тяжелые. За дверью гостиной шаги помедлили, затем двинулись дальше, в столовую. Послышался хлопок — из бутылки вынули пробку. Чарльз переливал вино в графины.
— У него все еще плохое настроение, — сказала Мария. — Если бы все было в порядке, он зашел бы в гостиную.
— Не обязательно, — прошептал Найэл. — С вином у него связан целый ритуал, нужная температура и прочее. Надеюсь, у него еще осталось немного «Château Latour»?
— Не шепчи, — сказала Селия. — Словно мы в чем-то провинились. В конце концов ничего не произошло. Просто он ходил прогуляться.
Она торопливо обвела взглядом комнату. Да, все на местах. Найэл уронил пепел на пол. Она растерла его ногой по ковру.
— Идемте, надо переодеться, — сказала она. — Что мы жмемся здесь, словно преступники.
— Я чувствую себя совсем больным, — сказал Найэл. — Наверное, простудился. Мария, можно мне взять поднос к себе в комнату?
— Нет, — ответила Мария. — Если кто и будет ужинать наверху, так это я.
— Поднос вам не нужен, ни тому,
