Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
— Я дошел до кузницы Хельбинга, Бабетта! — заявил он, вернувшись. — Это было очень легко. Ты, я думаю, права: собаки мне не нужно. На это я могу не тратиться.
— Ну вот видишь! — торжествовала Бабетта. — Я ведь тебе все время говорила! Нужно было только попытаться!
— Да, теперь я буду часто ходить в город. Обратно идти было уже гораздо легче.
За обедом Бабетта похвалила его: он прошел один до кузницы Хельбинга! Друзья поздравляли его, а Рыжий совершенно серьезно пригласил его в свой сад полюбоваться цветущими яблонями. Они превратились в сплошное облако из цветов.
— Ты должен взглянуть на них, Карл! — сказал он.
Карл молчал.
— Ну, пойди уж с ним и полюбуйся его деревьями! — сказала Бабетта.
Неужели они совсем забыли, неужели они действительно совсем забыли?..
17
Весна была холодная и дождливая, но в последние дни солнце начало припекать совсем по-летнему. Герман оглядывал долину: мириады зерен, лежавших в земле, взошли. За одну ночь долина зазеленела.
Из лесу веяло теплом, ветер был мягок, как материнский поцелуй. Рыжий взял у Бабетты ножницы и скрылся в кухне. Слышно было, как он там плещется, фыркает и стонет от наслаждения. Он устроил себе основательную чистку, и это, поистине, не было излишней роскошью. Когда он вышел, его было просто не узнать. Он наполовину укоротил свою огненную бороду, снял шарф и зеленую вязаную куртку. На свет выглянула снова его старая розовая рубашка. Он был похож на недощипанную курицу, казался голым, неприлично голым. Антон, увидев его, покатился со смеху. Да, теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что близится лето.
Поля были обработаны с грехом пополам, но большего в этом году ждать было нечего. Озимь немного поправилась, однако вид у нее все еще был довольно плачевный. Счастье еще, что у них достаточно семенного картофеля. Картошка у них нынче будет даже в избытке.
Герман разрешил себе полдня передышки, но вечером заявил:
— Завтра мы примемся за постройку сарая. На этот раз вы все мне понадобитесь.
Они были готовы помочь ему. Старым хлевом, на худой конец, в этом году еще можно было обойтись. Там могли поместиться осенью еще две-три головы скота. Корма у него предостаточно, а для пары лошадей, которых он собирался купить у тетки, место тоже найдется. Но сарай! У него не было амбара. Куда он ссыплет зерно — рожь, ячмень, овес, пшеницу?
— Давай, давай!
Общими силами они заложили фундамент — пять метров на десять. Попотеть пришлось немало, да это не беда. У садовой ограды лежала куча булыжника. Рыжий и Карл подвозили его тачками. Затем подвезли кирпичи, оставшиеся после пожара. Все это могло быть использовано при постройке — зачем добру валяться зря?
Антон помахивал сверкающим топором.
— Только спокойно! — кричал он. — Мы и не такие дела проворачивали. Герман!
Они гасили известь. Рыжий стоял среди молочно-белых испарений, похожий на мага со своей бородой и лысиной. Временами облако пара совсем окутывало его. Потом он в течение нескольких дней возил вместе с Карлом песок на гору. Яма, из которой брали песок, находилась в самом отдаленном конце усадьбы, около терновника, который так пышно цвел весной. Это был великолепный песок. Рыжий то и дело любовно встряхивал его на ладони, глядя на него, как ювелир, оценивающий бриллианты. Этот песок годился даже для бетона.
Каркас был возведен, и Рыжий мог приниматься за кладку стен. Гансу и Карлу было поручено подвезти к месту постройки двадцать тысяч кирпичей, оставшихся после пожара. Двадцать тысяч кирпичей — это не так просто! Было уже довольно жарко, и светлые волосы Ганса с самого утра слипались на лбу.
С рассвета до ночи слышно было, как звенит кельма Рыжего. Лишь изредка он позволял себе маленькую передышку. Щебетала птичка — он поворачивал голову и прислушивался. Он вел длинные разговоры с Тетушкой и Ведьмой. Каждый вечер Герман приходил посмотреть, как подвигается у него дело.
— Управишься, Рыжий? — нетерпеливо спрашивал он. Рыжий становился в хвастливую позу.
— А почему бы мне не управиться?
Герман был опять занят в поле — нужно было окучивать картошку. Целую неделю Герман, Карл и Бабетта ползали вдоль борозд. Вечером они, мертвые от усталости, валились на соломенные тюфяки.
В это лето у Германа не хватало времени на то, чтобы предаваться своим чувствам. Он был переутомлен работой, и это было хорошо. Иногда в его голове проносилось воспоминание о Христине. Христина! Это было так далеко-далеко, давным-давно — с тех пор, кажется, прошли годы, это было в другой жизни.
Ну что ж, она ему нравилась, почему бы ему не сознаться в этом? Она была словно кроткая звезда, светившая впереди, цель, наполнявшая жизнь содержанием. Ну что ж, звезда потухла, и в конце концов мужчина должен уметь найти свой путь и без путеводной звезды. Она предпочла другого, это было ее право; возможно, что она вовсе не была создана для тихой пристани. Неизвестно даже, захотела ли бы она вообще соединить свою судьбу с ним. И неизвестно, согласился ли бы на это Шпан.
Как вышло, так вышло, — спорить нельзя. Такова судьба, и смысл ее можно разгадать лишь спустя годы, быть может лишь в старости. У него пока нет времени думать вообще о какой бы то ни было женщине. Он взрыхляет твердую, засохшую почву между молодыми побегами картофеля, он знает, что ему нужно так взрыхлить еще бесконечное множество борозд. Он, попросту говоря, борется за свое существование, за тощую корову с теленком, за нескольких свиней и землю, которую грозят сожрать сорняки. Сейчас не время думать о жене. Быть может, через несколько лет, когда будет снова построен дом и в нем будет мебель и кровати, наступит время подумать и об этом. Возможно, через несколько лет.
В это лето он очень редко спускался в город. Толстяк Бенно почти закончил постройку своего павильона— сплошная сталь и стекло! — и Герман должен был все подробно осмотреть, восхищаться дверными ручками и патентованными витринами.
— Как ты загорел, Герман! — удивленно заметил Бенно. — И как исхудал! Ты слишком много работаешь.
— Да, работы у нас прорва.
Изредка Антон тащил их всех в субботу вечером в город — выпить кружку пива в «Якоре». Они сидели, усталые
