Михаил Шолохов - Они сражались за Родину (сборник)
Старшина раздраженно буркнул:
– Молчи, щеня! Человек для нашей же общей пользы старается, а ты гавкаешь.
Старшина по-прежнему недоверчиво относился к предприятию Лопахина, но когда хозяйка низким грудным голосом ласково окликнула расторопного бронебойщика, старшина просиял:
– Вот ведь вражий сын! Вот злодий по бабьей линии! Она его уже по имени-отчеству величает! И когда успела узнать? Слыхали, Петром Федотычем назвала! Ну и шахтер! Этот не пропадет и в сиротах не засидится.
– Клюет! – довольно проговорил Некрасов, кивая на хозяйку и слегка подталкивая старшину в бок.
– Ясно, что наклевывается! А почему бы, спрошу я тебя, и не клевало? Парень он геройский, а рост, что же рост… На пару этой бабе надо парня прогонистого, длиной с мостовую сваю, либо двух хороших ребят надо гвоздями сколачивать, чтобы верхний ростом до нее дотянулся. Но Лопахин не этим берет, собачий сын! Недаром говорят, что мал клоп, да вонюч. Геройством берет, как все равно этот полководец… – Старшина, жуя губами, всмотрелся в лицо Некрасова и вдруг неожиданно спросил: – Ты древнюю историю изучал когда-нибудь?
– У меня низкое образование, – со вздохом сожаления сказал Некрасов. – Я и приходскую школу не окончил через этот проклятый царизм и по бедности моих родителей. Древних историй я не знаю, не приходилось с ними сталкиваться. Чего не знаю, того не знаю, хвалиться не буду.
– Напрасно не учил, напрасно! – укоризненно проговорил старшина и с видом собственного превосходства закрутил ус. – Мне разные науки с детства тоже нелегко давались. Изучаешь, бывало, какую-нибудь там древнюю или не особенно древнюю историю, или, скажем, такую вредную науку, вроде географии, так не поверишь – иной раз даже ум за разум зайдет! А все-таки одолеваешь их, и сам по себе становишься все образованнее, все образованнее. Ясно?
– Конечно, ясно, – уныло подтвердил Некрасов, подавленный образованностью старшины, которую раньше, за боевым недосугом, как-то не замечал.
– Вот, к примеру, был в старину такой знаменитейший полководец: Александр… Александр… Э, чертова память! Сразу и не припомнишь его фамилии… Стариковская память – как худая рукавица… Александр…
– Суворов? – несмело подсказал Некрасов.
– Никак не Суворов, а Александр Македонсков, вот какая его фамилия! Насилу вспомнил, хай ему сто чертей! Это еще до Суворова было, при царе Горохе, когда людей было трохи. Так вот этот Александр воевал так: раз, два, и в дамках! И первая заповедь насчет противника у него была такая: «Пришел. Увидел. Наследил». А наследит, собачий сын, бывало, так, что противник после этого сто лет чихает, никак не опомнится. И кого он только не бил!
И немцев, и французов, и шведов, не говоря уже про разных итальянцев. Только в России напоролся и показал тыл, повернул обратно. Не по зубам пришлась ему Россия!
– А какой же он нации был? – поинтересовался Некрасов.
– Он-то? Александр этот? – Неожиданный вопрос застал старшину врасплох. Он долго теребил ус, мучительно морщил лоб, бормотал: – Э, память собачья! У старого человека она, как у старого кобеля: того Серком зовут, а он и хвостом не виляет, позабыл свое прозвище… – Старшина помолчал немного, потом решительно сказал: – У него своя нация была.
– Как же это – своя? – удивился Некрасов.
– А так, своя, и все тут. Собственная нация, и шабаш. Ясно? Так в древней истории прописано. Была у него своя нация, а потом вся перевелась, и на развод ничего не осталось. Ну, да это не важно. А вспомнили мы с Лопахиным про этого Александра по такому случаю: я ему говорю, смотри, мол, не обожгись, Лопахин, с этой хозяюшкой, не подведи нас насчет харчей, а он смеется, вражий сын, и говорит: «У меня такая привычка, как у Александра Македонскова: пришел, увидел, наследил». Ну, говорю ему, дай боже, чтоб наше теля та вовка зъило, действуй, но уж если будешь следить, то следи так, чтобы хозяюшка на овечку разорилась, не меньше! Обещал выполнить. И, как видно, дело у него идет на лад. Слышал, как она к нему обратилась: «Петр Федотович, подайте мне ведро»? Во-первых, по имени-отчеству, во‑вторых – на букву вы, а это что-нибудь означает, ясно?
– Конечно, ясно, – охотно подтвердил Некрасов. – А неплохо бы было щец с молодой баранинкой рубануть… Хороши овечки у хозяйки, особенна одна ярка справная. Там курдюк у нее – килограмма на четыре, не меньше! Ежели раздобрится хозяйка на овцу, надо только эту ярку резать. Я ее облюбовал, еще когда овцы с попаса пришли.
– Борщ из баранины хорош с молодой капустой, – задумчиво сказал старшина.
– Капуста молодая, а картошка должна быть в борще старая, – с живостью отозвался Некрасов. – В молодой картошке толку нет, на варево она не годится.
– Можно и старой положить, – согласился старшина. – А еще неплохо поджаренного лучку туда кинуть, этак самую малость…
Незаметно подошедший к ним Василий Хмыз тихо сказал:
– До войны мама всегда на базаре покупала баранину непременно с почками. Для борща это замечательный кусок! И еще укропу надо немного. От него такой аромат – на весь дом!
– Укроп – баловство одно. Главное, чтобы капуста свежая была и помидорки. Вот в чем вся загвоздка! – решительно возразил старшина.
– Морква тоже невредная штука для борща, – мечтательно проговорил Некрасов.
Старшина хотел что-то сказать, но вдруг сплюнул клейкую слюну, злобно проворчал:
– А ну, кончай базар! Давай, дочищай оружие, сейчас проверять буду по всей строгости. Затеют дурацкие разговорчики, а ты их слушай тут, выворачивай живот наизнанку…
* * *Большинство бойцов расположилось спать на дворе, возле сарая. Хозяйка постелила себе на кухне, а в горнице, отделявшейся от кухни легкими сенями, легли на полу старшина, Стрельцов, Лопахин, Хмыз, Копытовский и еще четверо бойцов.
Хмыз и длинношеий боец, за которым прочно утвердилась кличка «раколо́в», долго о чем-то шептались. Копытовский на ощупь ловил блох, вполголоса ругался. Лопахин выкурил две папироски подряд и притих. Спустя немного его шепотом окликнул старшина:
– Лопахин, не спишь?
– Нет.
– Смотри, не усни!
– Не беспокойся.
– Тебе бы для храбрости сейчас грамм двести водки, да где ее, у чертова батьки, достанешь?
Лопахин тихо засмеялся в темноте, сказал:
– Обойдусь и без этого зелья.
Слышно было, как он с хрустом потянулся и встал.
– Пошел, что ли? – шепотом спросил старшина.
– Ну, а чего же время терять? – не сдерживая голоса, ответил Лопахин.
– Удачи тебе! – проникновенно сказал раколов.
Лопахин промолчал. Ступая на цыпочках, он ощупью шел в кромешной тьме, направляясь к двери, ведущей в сени.
– В доме спят самые голодные, остальные – во дворе, – вполголоса сказал Хмыз и по-мальчишески пырскнул, закрывая рукою рот.
– Ты чего? – удивленно спросил Копытовский.
– Но пасаран! Они не пройдут! – дрожащим от смеха голосом проговорил Хмыз.
И тотчас же отозвался ему Акимов – снайпер третьего батальона, – желчный и раздражительный человек, до войны работавший бухгалтером на крупном строительстве в Сибири:
– Я попрошу вас, товарищ Хмыз, осторожнее обращаться со словами, которые дороги человечеству. Интеллигентный молодой человек, насколько мне известно, окончивший десятилетку, а усваиваете довольно дурную манеру – легко относиться к слову…
– Он не пройдет! – задыхаясь от смеха, снова повторил Хмыз.
– И чего ты каркаешь, губошлеп? – возмущенно сказал раколов. – Не пройдет, не пройдет, а он потихоньку продвигается. Слышь, половица скрипнула, а ты – «не пройдет». Как это не пройдет? Очень даже просто пройдет!
Копытовский предупреждающе сказал:
– Тише! Тут главное – тишина и храп.
– Ну, храпу тут хватает…
– Тут главное – маскировка и тишина. Если и не спишь от голоду, то делай вид, что спишь.
– Какая тут маскировка, когда в животе так бурчит, что, наверное, на улице слышно, – грустно сказал раколов. – Вот живоглоты, вот куркули проклятые! Бойца – и не покормить, это как? Да бывало, в Смоленской области – там тебе последнюю картошку баба отдаст, а у этих снега среди зимы не выпросишь! У них и колхоз-то, наверное, из одних бывших кулаков… Продвигается он или нет? Что-то не слышно.
– Выдвинулся на исходные позиции, но все равно он не пройдет! – со смешком зашептал Хмыз.
– Вас, молодой человек, окончательно испортила фронтовая обстановка. Вы неисправимы, как я вижу, – возмущенно сказал Акимов.
– А ну, кончай разговоры! – сипло зашептал старшина.
– И чего он шипит, как гусак на собаку? Дело его стариковское, лежал бы себе да посапливал в две отвертки… Не старшина у нас, а зверь на привязи…
– Я тебе завтра покажу зверя! Ты думаешь, я тебя по голосу не узнал, Некрасов? Как ты голос ни меняй, а я тебя все равно узнаю!
