Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
– Не пойму, чего они тут ловили, – заметил озадаченный Тришин. – Вроде она что-то будто выбросила за окно.
– Муху, наверно, – предположила Люба.
Все засмеялись, им понравилась Любина шутка. Но Люба не шутила. Только не стала ничего разъяснять. А они всё смеялись и смеялись.
– Муху ловили! Скажете тоже! В грязи! Колотили друг друга, непристойности орали, ну и женщины, стыд и срам, – огорчался Тришин. – Не ожидал, не ожидал… Грешки за ними водятся, но такое…
Олег и Игорь подкрепились и отбыли в Москву. Повеселевший Тришин выложил бумаги на стол. Валентина, пристально посмотрев на Любу, великодушно заключила, что описью она займётся с Тришиным, а Люба в это время пусть поспит. Ей ещё домой надо добираться. Спала Люба часа три. Прощаясь, Валентина её расцеловала и насовала ей в сумку и в карманы плаща конфет. Участковый Тришин пожал ей руку, пожелал здоровья и благополучия её семье. Страница под названием «Расторгуево» для Любы была окончательно перевёрнута. Милицейская машина подбросила её до станции.
Люба вернулась домой поздно вечером. Тихо разделась, прошла к себе в комнату. Елизавета Ивановна говорила по телефону:
– Душенька моя, сейчас столько новых слов появилось. Бизнес, конкуренция, фирма, сделка, аренда, субаренда, рыночная экономика, свободный рынок, кризис, дефолт, олигарх, пакет акций, капитализация, акционер, фонд, компания, грант, спонсор… Главного слова не говорят: капитализм. Стесняются. Получится, что семьдесят лет нас подвергали эксперименту, жестокому, бесчеловечному. Вы тоже такого мнения? Откуда они капиталы возьмут? Кто будет нынешними капиталистами? Полагаю, что крупные чиновники – в России на чиновников никогда дефицита не было. Бывшие партийные боссы, аппаратчики всех мастей, их подросшие дети – «как не порадеть родному человечку?» – и, конечно, перезрелые комсомольские вожаки. Вылезут из своих нор воротилы подпольного бизнеса – им всегда безбедно жилось и при советской власти. Я так скажу: «те же из тех же дверей». Помните известную ремарку в пьесе? Смеётесь? В точку попала? Вот-вот: те же из тех же дверей, хе-хе-хе… Лишь бы всё миром кончилось. Драгоценный мой папенька, царствие ему небесное, прошедший три войны, говорил: «Любая заваруха в мире что горящая спичка, поднесённая к пороховой бочке». Сейчас я бы сказала так: «…спичка, поднесённая к термоядерной бочке». Да-с!.. Согласна с вами, душа моя, Бог милостив. На то и будем уповать… Да что вы говорите! Вам стали давать ложечку красной икорки на закуску? По воскресеньям, к обеду? Значит, ещё не перевелись меценаты на Руси. Спонсоры, по-теперешнему, хе-хе… Что будет? Как вы верно тогда сказали: доживём – увидим!.. Ой, кажется, Любка вернулась. Пойду узнаю, чем там у стариков дело завершилось. Целую, мон анж. До завтра.
Люба бросила сумку на пол, стянула свитер и юбку и легла поверх одеяла. Она никогда ещё так не уставала. Спать, спать. Но в дверях появилась Елизавета Ивановна:
– Ну что? Отделалась наконец-то? Муху привезла? Я спрашиваю: муху привезла? Что? Нет? Не может быть! Может, не хочешь, чтобы я знала? Скрываешь?
– Не было никакой мухи. Дай поспать, – еле ворочая языком, ответила Люба.
– То есть как так не было?! Не привезла! Эх ты, лопушок! Я чувствовала… – начала было с возмущением Елизавета Ивановна, но ей помешал продолжить телефонный звонок. Сняв трубку, она передала её Любе. Это был Эдик:
– Любка, еле тебе дозвонился. Не могу больше скрывать от тебя: я женился. Она моя аспирантка, мы работаем по одной теме. Она молодая, способная. Летом ходили на байдарках, поэтому я не мог позвонить. Медовый месяц, понимаешь? Сейчас отбываем на Дальний Восток, на нашу базу. Она всё время со мной, это классно. Но ведь мы останемся друзьями, да? Я всегда тебя ценил как друга. Может, приеду завтра попрощаться?
– Нет. Не приезжай!
– Тогда, как вернёмся, позвоню, ладно?
– Не надо, не звони. Не звони ни когда вернёшься, ни завтра, не звони ни-ког-да! Всё!
Он что-то ещё кричал, но Люба бросила трубку.
– Мужик с возу, бабе легче, – железным тоном сказала Елизавета Ивановна и вернулась к прежней теме: – Ну ты меня разочаровала. Надо было использовать все возможности… Да, кстати, могу тебя поздравить: у нас новый жилец – Петюня. Катерина решила поселить его у нас. Дескать, к его маме ходит друг, она того гляди выйдет замуж. Придумала благовидный предлог, не спросив, хотим мы этого или не хотим.
– И хорошо, пусть живут с нами, – тихо сказала Люба. Глаза сами закрывались.
– Баб, слышишь, мама совсем не против. Наоборот! – вскипела возникшая за спиной Елизаветы Ивановны Катерина. – И вообще, это и мой дом, я тут родилась. Мы с Петей муж и жена! Мне через полгода будет восемнадцать, а ему уже!
– Сговорились, да?! Выживаете меня из дома? Бабку старую! Хотите сдать меня в дом престарелых? Пожалуйста, я хоть завтра попрошусь в ДВС!
– Знаешь, нам с Петей легче убраться отсюда, хоть завтра! Завербуемся на Север или в Африку! Лишь бы не жить с такой мегерой!
– Я мегера?! Ах ты огрызок собачий! – от ярости задохнулась Елизавета Ивановна.
– Прекратите! – не своим голосом закричала Люба. – Пошли вон! Оставьте меня в покое! Вон! Вон! Все, все! Никого не хочу видеть! Достали! Вон! Вон! Все! Все!
Она каталась по кровати, колотила руками по одеялу, слёзы катились градом, и всё время повторяла: вон, вон, вон! Скатилась на пол, билась и кричала, кричала. Катерина кинулась к ней, пыталась успокоить. Люба отшвырнула её и продолжала биться и кричать. Петя первый сообразил, что делать. Он вызвал неотложку и велел Катерине смочить полотенце и приложить Любе ко лбу. Люба боролась, отталкивала руки пытавшихся успокоить её Петю и
