Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
На каждом из этих предприятий работают полчища людей, которые отвечают за сенсации, выпытывают информацию, проводят расследования, используя любые зацепки, и до позднего вечера редактируют материал. Среди ночи каждое из этих предприятий запускает печатный станок, а потом спешно загружает газеты в грузовики, а те развозят их во всех мыслимых направлениях, чтобы свежие новости уже ждали вас на пороге, когда вы проснетесь на рассвете, торопясь на поезд, отходящий в шесть сорок две.
Стоило только подумать об этом, и по спине пробегал холодок. Поэтому, когда мальчишка в мешковатой одежде подошел к нему со стопкой газет, Вулли уже собрался отправить его обратно.
Однако выяснилось, что мальчишка в мешковатой одежде продавал не сегодняшние газеты. Он продавал вчерашние газеты. И позавчерашние газеты. И позапозавчерашние!
— Три цента за вчерашний «Нью-Йорк таймс», два — за выпуск двухдневной давности и цент — за трехдневный. Пять, если берете все сразу, — объяснил он.
«Ну, это уже совсем другое дело», — подумал Вулли. Через один, два, три дня новости уже вовсе не кажутся такими срочными, как свежие. Их и новостями нельзя назвать. И не нужно никаких пятерок по математике от мистера Кейленбека, чтобы понять, что три газеты за пять центов — это выгодно. Но, к сожалению, денег у Вулли не было.
Или были?..
В первый раз с тех пор, как Вулли надел штаны мистера Уотсона, он сунул руки в карманы мистера Уотсона. И вы не поверите, вы просто не поверите, но в правом кармане оказалось несколько мятых бумажек.
— Я возьму все три, — с азартом сказал Вулли.
Когда мальчишка отдал Вулли газеты, Вулли отдал ему доллар, великодушно добавив, что сдачи не нужно. И, хотя мальчишка был доволен как никогда, Вулли был совершенно уверен, что в выигрыше остался он.
Итак, когда наступил вечер и Дачес бегал по Манхэттену в поисках отца, Вулли выпил еще две капли лекарства из запасной бутылочки, которую заранее положил в школьную сумку Эммета, лег на кровать, прислонив подушку к стене, и погрузился в газету трехдневной давности.
И как же много меняли эти три дня. Новости больше не давили срочностью, и, если выбрать правильный заголовок, история под ним нередко приобретала характер фантастический. Как здесь, на первой странице воскресного номера:
ПРОТОТИП АТОМНОЙ ПОДЛОДКИ СИМУЛИРУЕТ ЭКСПЕДИЦИЮ В ЕВРОПУ
В этой истории объяснялось, как первая атомная подводная лодка совершила путешествие, эквивалентное пересечению Атлантического океана — находясь при этом посреди пустыни в Айдахо! Вулли пришло в голову, что настолько неслыханному замыслу самое место в большой красной книге Билли.
Вот еще один — из двухдневной газеты:
УЧЕНИЯ ПО ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЕ
СЕГОДНЯ В 10:00
Слова «учения» и «оборона» внушали Вулли беспокойство и обычно побудили бы его вовсе пропустить статью. Но это был позавчерашний номер «Таймс», и дальше в статье объяснялось: в ходе учений группа воображаемых противников бросит воображаемые атомные бомбы на пятьдесят четыре города, что приведет к воображаемым разрушениям по всей Америке. В одном только Нью-Йорке ожидали падения трех воображаемых бомб, одна из которых воображаемо падала на перекресток Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню — и, кто бы мог подумать, прямо перед салоном «Тиффани». По сигналу тревоги всякая деятельность в пятидесяти четырех городах страны должна быть прекращена на десять минут.
— Всякая деятельность прекращена на десять минут, — прочитал вслух Вулли. — Вот это да.
Затаив дыхание, Вулли взялся за вчерашнюю газету. А там сверху на первой полосе — чтобы сразу было видно — фотография Таймс-сквер: два полицейских стоят и смотрят в сторону Бродвея — и больше ни души. Никто не разглядывает витрину табачной лавки. Никто не выходит из театра «Критерион», не заходит в отель «Астор». Никто не сидит за кассой, не набирает телефонный номер. Никто не спешит, не суетится, не ловит такси.
Как странно и как прекрасно, думал Вулли. Безмолвный, замерший, почти необитаемый Нью-Йорк, в котором никто никуда не спешит и в котором — впервые с самого основания — не слышно гула надежды.
Дачес
Оставив Вулли с его лекарством и радио, настроенным на рекламу, я отправился в Адскую кухню, где на западной Сорок пятой улице отыскал забегаловку под названием «Якорь». Внутри горел тусклый свет и сидели безучастные завсегдатаи — место как раз в папашином вкусе, где бывший человек может сидеть за стойкой и сколь угодно проклинать несправедливости судьбы.
По словам Берни, Фицци с папашей любили встретиться здесь часов в восемь и пить, пока карманы не опустеют. И в самом деле, без одной минуты шесть дверь распахнулась и внутрь прошаркал Фицци.
Встретили его безразлично — он явно был тут за своего. Не сказать, чтобы Фицци сильно состарился. Волосы поредели, нос покраснел, но святой Ник еще просматривался за фасадом — если хорошенько прищуриться.
Фицци прошел мимо меня, протиснулся между двумя стульями и, выложив на стойку пригоршню пятицентовых, заказал порцию виски в высоком стакане.
В стакане порция виски выглядит настолько мизерной, что мне заказ показался странным. Но потом я увидел, как дрожат у Фицци руки. Видимо, он на собственном опыте убедился, что из стопки виски разлить гораздо проще.
Покрепче обхватив стакан, Фицци отошел в угол к столику на двоих. Это определенно было то самое место, где они с отцом выпивали, — устроившись поудобнее, Фицци отсалютовал стаканом пустому стулу. Наверное, кроме него не найдется никого, кто поднял бы стакан за Гарри Хьюитта, подумал я. Он поднес стакан к губам, и в этот момент я подсел к нему за столик.
— Привет, Фицци.
На секунду Фицци замер и уставился на меня поверх стакана.
Тут он, — наверное, впервые в своей жизни, — опустил стакан, так и не отпив.
— Привет, Дачес. Едва тебя узнал. Ты подрос.
— Это все физический труд. Попробуй как-нибудь.
Фицци посмотрел на виски, потом на бармена, потом на входную дверь. Больше смотреть
