Вторая жена - Луиза Мэй
Голос вопит: Дура! – громко, оглушительно, с дрожью израненного союзника. – А он, а он сукин сын.
– Сандрина? Сандрина? – окликает ее полицейская.
Сандрина возвращается. Она здесь. Я здесь, говорит голос, который прячется в ней. Он полон ярости. Но Сандрина еще сомневается. Ведь она никогда не злилась на других – только на себя, и она не уверена. А в чем она уверена? Вот в этой женщине. Которая сидит напротив. В ее голубых джинсах, с обгрызенными ногтями.
– Сандрина, вы меня слушаете?
– Да, – говорит Сандрина. – Нет. Не совсем. Но теперь – да.
Когда полицейская уходит, уже очень поздно. Она говорит Сандрине:
– Вам надо быть предельно осторожной, но я буду рядом, хорошо? Я буду здесь.
Сандрина чувствует, как что-то лопается или, может быть, раскрывается в ней, и она улыбается.
Полицейская протягивает ей руку и говорит:
– Можете звать меня Лизой.
Сандрина идет в душ, моется, вытирается; в ее движениях чувствуются решимость и сосредоточенность. Она берет увлажняющий крем, тот, что очень хорошо пахнет и стоит дороговато, и щедро втирает, противясь желанию отодрать болячки, расковырять себе кожу. Как только она узнала о крошке, это желание пропало, но теперь снова появилось, как бывает всегда, когда ей плохо. Грудь. Плечи. Руки. Ягодицы. Живот. Ляжки. Ноги. Она нанесла крем везде, она хорошо пахнет, она поухаживала за собой. Сандрина разглядывает свою кожу, покрытую крошечными рубцами, расцарапанную ногтями много лет назад. Не стоит надеяться, что эти рубцы когда-нибудь исчезнут. Хотя… Там будет видно.
Она ложится. В постели рядом с ней пустое место. Ей не удается сосредоточиться на чтении, но дело не в усталости.
В конце концов она засыпает. В ярости.
15
Пробуждается она за несколько секунд до того, как ее телефон начинает вибрировать. Будильник стоит на без четверти семь, снаружи еще темно. В первые дни после переезда сюда, ровно год назад, осенью, ей приходилось вытаскивать себя из постели. Но тогда все было по-другому. Она жила ради него, ради Матиаса, она была еще… Радостной, всем довольной, впереди был вечер, когда она вернется домой с работы. Сначала она забирала из школы Матиаса, а потом готовила ужин на троих.
Все это началось прошлой осенью.
Он в ней нуждался.
Он ее любил.
Любил больше, чем ее друзья, с которыми она лишь время от времени обменивалась СМС-сообщениями. Нет, это не дружба – это любовь.
Любил больше, чем ее коллеги, которые никогда не ценили ее как должно. Она много раз говорила ему, что слишком застенчива, чтобы стать своей в коллективе, но проблема скорее не в ней, а в них, ее коллегах.
«А может быть, все-таки в тебе? – говорил он. – Ты ставишь других в неловкое положение. – И добавлял: – Ты же это знаешь, я ведь прав?»
С этого началось или нет, но он всегда решал, какое вино они будут пить, и сам выбирал ей еду в ресторане.
Сам выбирал фильм, сам переключал каналы.
Он перебил ее на полуслове в тот день, на Белом марше, и начал настаивать, чтобы она рассказала даже о том, о чем ей вовсе не хотелось говорить.
«Все уходят, пойдемте с нами», – сказал он при первой их встрече.
Он увидел ее такой, какой она и была: источавшей благие намерения и желание понравиться, отчаявшейся и ни на что не рассчитывающей. Увидел и воспользовался.
Сандрина вскакивает, она в ярости.
Сгусток энергии внутри нее заставляет расправить плечи и высоко поднять голову. Она мало спала, но сонливости нет ни капли. Она умывается и беседует со своим животиком, беседует с собой почти уверенным тоном.
Почти. Но почти – это уже что-то. Как ни крути, а почти – это больше, чем ничего.
Она уезжает на работу. Не то чтобы ей совсем не страшно. На самом деле она в ужасе. Но впервые в жизни она не сбита с толку, не растеряна. Это тоже пугает, однако это совсем другой страх. Какой? Полезный?
Нет. Целенаправленный.
Вторжение полицейской в контору пережить сложно. Лиза разговаривает с ее коллегами в зале для совещаний. Объясняет им, что Сандрина находится в опасности. Что мужчина, с которым она живет, подозревается в… Говорит, что если они заметят его, если он попытается войти в контору, нельзя оставлять его наедине с Сандриной.
Все это могло быть неприятно и унизительно, но Сандрина пережила столько, что ее может унизить только то, что зашкаливает сверх всякой меры. Женщину, с которой обращались, как с собакой, которой пришлось спать на обшарпанном прикроватном коврике, дабы искупить воображаемую вину, трудно вывести из себя.
Мужчины чувствуют себя неловко. Им не по себе оттого, что они не знали. Немое присутствие Сандрины ставит перед ними вопросы, которые их раздражают и беспокоят, как шерстяной свитер, слишком колючий и тесный. Они прочищают горло, откашливаются и обещают поддержку. Кроме одного, которому все равно, который решает, что его это не касается, что это наполовину придумано. Он так и говорит об этом. Сандрина молчит, зато полицейская отвечает ему так, что тот краснеет как рак.
Утро проходит в обсуждениях. Полицейская разговаривает с Беатрисой, а Сандрина молча стоит рядом.
Выслушав полицейскую, Беатриса оборачивается к Сандрине и говорит:
– Черт, мы знали, что что-то не так, но почему ты ничего не сказала?
Беатриса негодует, злится – и вдруг заливается слезами. Это так странно – Беатриса, которой палец в рот не клади, Беатриса, которая вертит своим парнем как хочет, льет слезы. Говорит, что она догадывалась, но не обо всем, да и знала недостаточно для того, чтобы что-то предпринять, а теперь ее захватило чувство вины.
– А с твоей стороны это чистый эгоизм! – говорит Беатриса.
Полицейская вмешивается:
– Давайте расставим все по своим местам. Вы, Сандрина, вините себя, и вы, Беатриса, вините себя, а я хочу спросить: неужто никому из вас ни разу не пришло в голову обвинить типа, из-за которого все это происходит?
Беатриса высмаркивается и смеется. А потом пускает в ход свой бойкий язык. Она предупреждает и предостерегает. Отныне все знают, как выглядит
