Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина
— Не надо, папа, это несчастный случай.
— Нет, Соня, нет. Это все я.
Что-то в его тоне заставило ее с силой сжать отцовскую ладонь.
— Что произошло?
Отец заговорил.
Днем раньше они с мамой отправились в горы, а по пути заехали в ближайший город. На площади в самом центре проходила демонстрация в поддержку присоединения, звучали громкие лозунги. Мама ничего не сказала, и он удивился. Она молчала до той самой минуты, пока они не вышли из машины и не отправились по туристической тропе. Там, встав у обрыва, она сказала:
— Я думаю, меня скоро заберут. Ты должен подготовить Соню.
— Что за ерунда?
— Они уже начали аресты. Я возьму плакат и пойду стоять перед участком, и я буду стоять так весь день перед каждым участком, пока меня не заберут. И меня заберут.
Он тяжело вздохнул:
— Ну и зачем тебе это?
— Затем, что муж у меня предатель, а я за него в ответе. Ты записался в избирательную комиссию, я знаю.
— Откуда?
— Какая разница?
Она говорила, не глядя на него, уставившись в пропасть внизу, где билось белое от пены море. Отец подошел ближе и потянул за руку вглубь.
— Не надо плевать против ветра. Будем жить спокойно. Как раньше.
— Ты так и не понял. Как раньше уже ничего не будет.
Она вырвала руку и ушла вперед, и шла так быстро, что он едва за ней поспевал, сворачивала вбок, прочь от основной тропы, кружила и шла неумолимо, неотвратимо, только вперед, она шла и молчала, а он шел следом и боялся проронить хоть слово, уже зная, что она скажет в следующий миг, его жена, его терпеливый цветок, который все же устал его терпеть. Они проплутали так в лесу у предгорья до сумерек, пока он не решился схватить ее за руку и сказал, что пора домой. Она молча кивнула, и тогда они наконец сели в машину и поехали по серпантину. Он страшно хотел, чтобы она заговорила, и страшно этого боялся.
Наконец она сказала:
— Сначала ты забрал у меня дочь. Теперь ты забираешь мой дом. Я ведь должна была знать — еще тогда, как тебя увидела. Я знала, что так все и будет. Ты же забрал мой дом. Как можно было верить, что ты не сделаешь этого снова?
Совсем стемнело, серпантин все кружил, он выдохся за время изнуряющей гонки по тропам, а перед глазами застыла влажная пелена. Он проморгался, повернул голову к жене и сказал:
— Я не хочу разводиться.
И тут же увидел ужас на ее лице.
Машина летела с обрыва вниз.
Софья молчит.
— Скажи что-нибудь.
Софья молчит.
— Соня, пожалуйста.
Софья молчит.
Он плачет. Из красного глаза полились слезы, которые жгли раны.
— Соня, ты же всегда знала, как я к этому относился. Была одна страна, было все понятно, а это так, случайность, ошибка. Вы все это знали. И она тоже.
Софья молчит.
— Ты ведь туда уехала. Ты сама живешь там, так почему мне нельзя? Есть разница между страной рождения и Родиной, и ты выбрала Родину. Почему нам здесь нельзя?
Она наконец разлепляет губы:
— Потому что ты убил маму.
Он с силой протягивает к ней руку и с присвистом выдыхает:
— Соня, прости меня.
Софья качает головой и выходит из палаты прочь. Ее путь лежит к моргу. Надо заняться похоронами.
Вечером раздался звонок.
— Софья Покровская?
Она узнала этот голос. Тот же самый.
— Да?
— Приносим свои соболезнования.
— Спасибо, конечно, но не поздновато ли?
— Поздновато? — В голосе удивление.
— Мать скончалась ночью.
Мать, не мама. Мама — слишком больно.
Послышался вздох.
— Софья Львовна, мне очень жаль, но речь идет о Льве Вениаминовиче.
Хирургическое вмешательство… Послеоперационное восстановление… Легочная эмболия… Венозный тромбоз…
— Я не понимаю, — она выкрикнула в трубку. — Не понимаю!
— Тромб оторвался. Все произошло очень быстро, без мучений. Ваш отец ослабил бинты — пациенты часто так делают, хотя мы запрещаем настрого. То рука почешется, то нога — за каждым не уследишь…
Вот теперь она поняла, что случилось.
— Софья Львовна, вы слышите?
Софья швырнула телефон на асфальт.
Похороны будут двойные. А после них она поедет в свое любимое место.
Все случится быстро. И без мучений.
Софья проснулась от резкого стука в дверь и застонала: после ночи на подоконнике нестерпимо ныла шея. Она подошла к глазку и вздохнула: снаружи стоял Андрей. Открыла ему и застыла в проходе. Он смотрел на нее исподлобья.
— Прости. Ты была права. Нельзя было тебя подставлять. Если я хочу сделать что-то такое, это значит, что я должен делать это сам.
Она кивнула и пустила его в квартиру.
Андрей прошел, не снимая куртку, на кухню и сел на стул.
— Я очень боюсь тебя потерять. Но так мы далеко не уедем. И я уже не понимаю, хочешь ли ты вообще ехать куда-то? Со мной? Соня, когда мы пойдем в загс?
Софья едва не заскрежетала зубами и отвернулась к шкафу, делая вид, что ищет кофе, — лишь бы избежать ответа. Его угрюмое молчание заполняло воздух так, что ей немедленно захотелось открыть окна пошире.
Наконец она поставила перед ним чашку и выдала:
— Я придумала, с чего можно начать выпуск. Чем зацепить.
— И?
— Послушай. «Ты помнишь, в детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками — часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: „Что не так на картине?“»…
* * *
— Вы не рассказывали об этом в прошлый раз.
— Нет, конечно. Скажи я тогда, и вы бы сразу записали меня во враги народа, разве нет?
— Мне очень жаль. Это страшный груз для кого угодно.
— Не надо жалости. Я не для того вам об этом рассказала.
— Для чего же?
— А просто так.
Он вздохнул:
— Я так понимаю, мы подошли к концу?
— Почти. Пожалуй, вам пора включить диктофон.
Он качает головой:
— Вы поняли?
Софья грустно усмехается:
— Мы и в этом с вами коллеги. Вы нажали два раза, во второй раз выключили. Все экзамены на такие же… агрегаты, прости господи, пишутся. Я знаю, как он работает.
— Уверены, что готовы?
Она сжимает руку под столом.
— Да.
Диктофон начинает прокручивать секунды.
Сколько у нее еще осталось?
и снится палка ее спине
Начались осенние каникулы. Впереди маячило знакомство с родителями Андрея и выбор свадебной мишуры. Софья чувствовала себя так, словно из ловушки школьной
