Зачарованный апрель - Элизабет фон Арним
Старая леди не замечала, что с ней происходит, пока не стало слишком поздно. Цветение началось, и оставалось только ждать, какие плоды вырастут на старом, засохшем стволе.
Только прогулки приносили ей некоторое облегчение и отвлекали от неприятных мыслей, поэтому она все чаще покидала свой балкон и бесцельно бродила по саду. Это ужасно удивляло Крошку, тем более когда она видела, как миссис Фишер выходила на террасу, минут пять любовалась видом, обрывала засохшие листки с розового куста и тут же снова уходила. Она не ожидала, что старая леди окажется такой беспокойной особой. Казалось бы, после того, как она отвоевала себе лучшую гостиную в замке, ей оставалось только сидеть там в свое удовольствие, тем более что она не раз говорила, что почти не может ходить без помощи палки из-за мучительного ревматизма. Однако, судя по всему, болезнь неожиданно отступила.
Крошка давно уже не видела, чтобы миссис Фишер ходила, опираясь на трость. Этот предмет пылился в углу, а старая дама появлялась то тут, то там с резвостью молоденькой девушки.
Общение с мистером Уилкинсом приносило миссис Фишер временное облегчение, но он далеко не всегда был на месте. Достойный джентльмен старался уделять одинаковое внимание всем трем леди, — и довольно часто ей приходилось бороться со своими сомнениями в одиночестве. Она с ужасом представляла, что скоро придется возвращаться домой. После красоты и пышности Сан-Сальвадор любое другое место должно было казаться темным и мрачным, в особенности ее дом на бульваре Принца Уэльского, где не было ничего юного и живого. Золотые рыбки были живыми разве что условно, а ее прислуга, ее девушки… Старые кошелки!
Миссис Фишер остановилась, не понимая, откуда взялось это выражение.
«Как такое могло прийти мне в голову? Наверное, это миссис Уилкинс произнесла, а я нечаянно запомнила. Что за ужасный сленг!»
Ситуация становилась по-настоящему серьезной. Несмотря на явную гармонию, установившуюся в отношениях миссис Уилкинс с ее уважаемым супругом, образ мыслей молодой дамы был совершенно чужд и даже неприятен миссис Фишер, далек от вещей, которые она понимала и любила. Поэтому ее очень беспокоило то, что в ее обычный лексикон проникли такие выражения. Она никогда в жизни не думала так о своей прислуге. Ее девушки были не «старыми кошелками», а очень уважаемыми, порядочными женщинами средних лет. Не молодыми, конечно, — но таким был и дом, и мебель, и золотые рыбки, и хозяйка дома. Они все подходили друг другу. Есть большая разница между немолодой женщиной и «старой кошелкой».
«В свое время Джон Рёскин очень верно заметил, что дурные знакомства портят хорошие манеры. А может быть, это был не Рёскин?»
Хотя он мог бы такое сказать, это было в его духе. Может быть, то, что за ланчем она слушала вульгарные, неделикатные замечания миссис Уилкинс (она старалась не прислушиваться к ним, но совсем не слышать не могла), повлияло на ее лексикон. Как ни печально, но надо сказать, что эти беседы очень развлекали леди Каролину. Старая леди не понимала, что могла найти молодая аристократка в вульгарной, невоспитанной, порывистой женщине. Ни воспитание, ни окружение не давали повода заподозрить, что у этих двоих могло быть что-то общее. Этого старая леди не могла понять. В ее время, в золотые годы правления королевы Виктории, каждый знал свое место. Смешанное общество вроде того, что собралось сейчас в замке, вряд ли было возможно. Не могло возникнуть ничего похожего на дружбу между высокородной леди и простой женщиной, живущей далеко не в самом престижном районе Лондона. Между тем они болтали как добрые приятельницы, и это было совершенно непонятно.
Миссис Фишер начала бояться, что скоро общество Лотти подействует на нее так, что она начнет не только думать, но и говорить совершенно недопустимые вещи. Это позор! На старости лет потерять самое главное, что есть у настоящей леди, — хорошие манеры? Если перемены в ее душе дойдут до этого, то это будет просто нестерпимо.
Миссис Фишер очень хотелось обсудить свое странное состояние с кем-нибудь, кто смог бы ее понять. Но она чувствовала, что таким человеком могла бы стать только сама миссис Уилкинс. Она бы все сразу поняла, но говорить с ней об этом было бы все равно что с саранчой беседовать о сельском хозяйстве. Это она лишила старую леди покоя, и странно было бы у нее же искать помощи. Миссис Фишер пришлось и дальше терпеть и молчать.
В результате она становилась все беспокойнее, все больше времени проводила в саду на верхней террасе и, наконец, заинтересовала своим поведением Крошку настолько, что та начала постоянно следить за перемещениями своей соседки. Но не только ее удивляли эти перемены. Их заметил еще кое-кто, хотя сделал совершенно другие выводы о причинах беспокойства пожилой леди.
Мистер Уилкинс взял себе за правило каждое утро помогать Крошке устраиваться в ее любимом кресле и даже считал это особой милостью. Он рад был совершенно бескорыстно, только из уважения к ее высокому положению, оказывать ей любые знаки внимания. Даже то, что она иной раз удостаивала его беседой, казалось Мел-лершу проявлением величайшей деликатности, свойственной людям с голубой кровью.
Ему не приходило в голову, что Крошка слишком мало значения придает своему высокому положению, чтобы думать о таких пустяках. Просто он не стал докучливым поклонником ее красоты, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы его общество иногда было приятно молодой леди. Однажды, когда он уже разложил подушки ее кресла в должном порядке и хотел уйти, ему пришло в голову попробовать узнать у молодой леди, что происходит с миссис Фишер.
В это время пожилая леди стояла у восточного парапета и, прикрыв глаза ладонью от солнца, изучала белевшие вдали домики деревушки Меццаго.
С того места, где сидела леди Каролина, ее было отлично видно.
Леди Каролина подумала и ответила:
— Не знаю.
— Я полагаю, вряд ли у этой леди могут быть какие-то проблемы?
— Думаю, что нет, — с
