Про папу - Максим Викторович Цхай
Она долго ходила за мной с упорством и громогласно требовала, чтобы я немедленно вернул лето. Убедившись, что это бесполезно, решив, что я не бог, а так, ерунда какая-то, Котася стала мрачно мерзнуть молча. Сворачивается клубочком в целлофановых пакетах, кошки имеют врожденный инстинкт бродяг.
Сделал ей домик из картонной коробки, вырезал вход, поставил в своей комнате.
Пошел за утеплением, вернулся, стал просовывать старые полотенца в отверстие, натыкаюсь на что-то теплое и костлявое.
— А-а-а!!! — Из дыры высовывается перепуганная голова Котаси: подумала, что я заманил ее в этот картонный гроб и хочу теперь там тряпками удушить.
Кошки никому не доверяют до конца, и теперь Котася поняла, что была права в подозрениях все двадцать лет, наконец я открыл свое коварное, хищническое нутро. Только через час Котася решилась снова обосноваться в коробке. Пусть задушат, замерзнуть теперь, что ли.
Папа не кричит, экономит силы для обогрева своего могучего тела. Я набираю этот текст деревянными, белыми пальцами.
Сашка дышит в своей комнате. Котася свернулась клубочком в новом домике.
Так и перезимуем.
10 октября 2017 г.
Сегодня водил папу в поликлинику на ежемесячный осмотр его единственного видящего глаза. Позубоскалил с врачихой, и она выписала нам еще направление на флюорографию, чтоб к терапевту еще не стоять, папа что-то кашлять стал по ночам.
Народ в очередях злой, как собаки цепные, папа всего боится, то кушать хочет, то надоело сидеть, то в туалет…
По дороге домой поставил его возле забора, стой, держись, а сам забежал в магазин Сашке за творогом, в этой семье ответственный за казну и покупки я, нам, немцам, доверия больше. Лишнего не купим, и все будут сыты.
Хотя сытый папа другого мнения, у него все лишнее.
Выходя с пакетом творога, увидел отца у забора, вытянувшего шею и напряженно выглядывающего меня в толпе.
Ни дать ни взять пятилетний мальчик, оставленный мамой в очереди стоять, пока она в другой отдел глянет (а очередь все ближе!). Или собачка, привязанная у магазина.
Все они с одной беззащитной планеты — и дети, и старики, и собачки.
12 октября 2017 г.
Эгоизм в высшем своем проявлении — это когда наберешь любимых отцом потрошков от домашней, я подчеркиваю, домашней курочки, свежих, розовых, упругих, и нажаришь их с луком, черным перцем, лавровым листом, да на сильном огне сперва желудочки с сердечками, потом только печенки добавишь, чтоб не затвердела, обжаришь это сочное великолепие до восхитительной корочки, тогда огонь убавишь, крышкой накроешь, чтоб настоялись, и наложишь все это вместе с густой луковой подливкой, выбирая куски помягче и посочнее, в отцовскую чашку.
Сашку от сковородки отгонишь — это папе, нам с тобой обычная курятина есть, не баре, чай, прожуем. Сашка, хихикая, утащит себе пару желудочков, как шелудивый кот, ткнешь его вилкой в грудь. А вот и папа за стол садится. И начинает кричать, что опять сын набрал какой-то дорогой фигни, жарил долго и невкусно вообще. Но тебе пофиг, потому что главное — ест.
Так и с детьми, наверное. Все время смотришь на главное, не обращая внимания на мелочи.
15 октября 2017 г.
Я знаю, чего папа кричит и злится по пустякам. Дело не только в возрасте. Тревожность повышена и неуверенность, вот что главное.
Папа сегодня изводил меня с раннего утра. В том числе был скандал из-за трех куриных голов, неизвестно как попавших в пакет с потрошками, и, следовательно, я идиот, который покупает ненужное не глядя.
Второй вечерний скандал меня добил, и я ушел из дома прогуляться.
Вернулся через полчаса, закрылся у себя в комнате.
…Через пять минут в дверь робко просовывается седая голова, похожая на засушенную тыковку, и начинает мне кивать, как голова спаниеля, деликатно просящего, чтобы с ним погуляли.
— Максим, ты… это…
— Что тебе?
— Тебе, может, деньги нужны, а? Там пенсия же пришла, ты возьми у меня сколько хочешь, мне не жалко.
— Не нужны, у меня еще есть.
— А, ну хорошо тогда.
Счастливая голова быстренько исчезает за дверью.
Бывают же такие чудесные дни: и с сыном помирился, и деньги сэкономил.
16 октября 2017 г.
К ночи пошел крупный крымский дождь, такой, как будто кто-то огромной кистью винограда в небе трясет.
Сашка возится в своей комнате. Кошка Котася лежит на верхней полочке. Папа смотрит кино.
А я пытаюсь постичь секрет этой гармонии, чтобы включать ее по желанию.
18 октября 2017 г.
Когда много лет назад папа уехал в командировку и я остался с мамой, мы с ней однажды зашли пообедать в «Шахтерскую» столовую, расположенную как раз под окнами нашей пятиэтажки.
Мне пять лет, я впервые в жизни ем в кафе. С мамой. Помню здание обычной рабочей столовки, оно показалось мне огромным, я и сейчас вижу его таким, корабли и рыбки на стенах, выложенные бело-голубой мозаикой, они мне показались волшебно красивыми.
Запах, необычный, очень вкусный, как мне тогда показалось, состоящий из смеси испарений мокрых тряпок и жареной мясной крошки в темном масле, но я же тогда этого не знал, и мне он показался прекрасным.
Я помню легкий столик и непривычные тонконогие стулья. Мы ели с мамой котлеты и макарошки, кажется. А еще мама взяла жареных оранжевых кабачков.
И вот они были необыкновенно вкусные. Просто необыкновенно, мне и сейчас кажется, что ничего вкуснее я в жизни не ел.
Мама положила их мне на тарелку, и будто сочные огоньки загорелись на ней, круглые ломтики кабачков просто таяли во рту, оставляя после себя нежное сливочное послевкусие.
Мама тоже ела и нахваливала и, видя, как я их уписываю, подошла к кассе взять порцию кабачков еще, но их больше не оказалось — видимо, не только нам с мамой они понравились.
И тогда мама, вернувшись, придвинула мне свою тарелку, сказав: «Я больше не хочу».
Я был маленький тогда и съел все. Помню последний ломтик, ярко-оранжевый, как солнце, нарисованное в детской книжке, в облаке сливочного нежного соуса…
…Проходили годы, все менялось в нашем микрорайоне, а старая «Шахтерская» столовая продолжала стоять.
И не раз, наказанный родителями, зареванный, я подходил к окну и смотрел на столовую. На рыбок и корабли — скрытые за стенами, но я все равно ясно их видел сквозь кирпич.
Там мы однажды ели с мамой волшебные кабачки. Где меня еще любили просто так, за то, что я есть на белом свете, а не за то, хорошо я учусь или
