Пазл без рисунка - Валерий Александрович Акимов
Прекрасная религия
Кому нужна история? Перечни фактов, покрытые былью. Первобытные общества, племена, древние языки, обычаи, культура, – вещи, что живут лишь в головах извращенцев, соблазнённых тем, что давно отжило своё. История – социально признанная форма некрофилии. Смерть – это сон. Сны… они отвлекают от пустоты сновидения, того вожделенного участка потустороннего мира, где человек, как в криогенной капсуле, ничего не чувствует, не слышит, он не спит, а находится на более глубоком, едва ли достижимом уровне транса, где умираешь заживо. Ты – никто. И ничто. Ни имени, ни прошлого. Тьма кутает тебя в непроницаемый кокон, и нет такой силы, которой удалось бы потревожить твой покой. Даже голос лектора не пробьёт кокон. Попасть бы ещё в него. Затекла спина, рука устала писать, а преподаватель и не думает сбавлять обороты – говорит, не делая и секундной паузы. Он не читает с листка, ведёт лекцию на автомате, по памяти. Поразительно… Память лектора казалась неисчерпаемой – он настраивал историческую перспективу мгновенно, приближая или удаляя объекты, словно в его мозгу развёрнулась трёхмерная карта, с которой он играючи управлялся. Готовясь к ЕГЭ по истории я с трудом усваивал бесконечные списки событий и дат; прошлое не поддавалось мне, и я как бы застревал во временных пластах, отчуждённый от и так мёртвой субстанции, потому что в истории жизни немногим больше, чем в коматознике. И какой смысл пичкать себя тем, что давно сдохло? Видимо, поэтому я и провалил экзамены. Поэтому я учусь на платном отделении. Идиот. Тупица. Девушки не общаются с тупицами. Вдобавок – я некрасивый. Провал по всем пунктам. Стыдно, что вчера попытался заговорить с Кристиной. Кто меня тянул за язык? Я неудачник. Достояние истории. Старьё. Здесь мне делать нечего. Вернуться бы домой, поспать. В полудрёме слышится иронический комментарий лектора. Предложения распадаются; меня окружают разрозненные части чужих воспоминаний – воспоминаний рода человеческого, – и память превращается в тёплое озеро, и на глубине бездонной как сама история прозрачно и чисто. Я сбиваюсь. Строчка обрывается. Прихожу в себя – паника, тревога. Придержите мир, сорвите стоп-кран, пожалуйста, я не успеваю, сбавьте темп; мольбы остаются без ответа – мир беспощаден, привыкай, никто ради тебя не запустит время вспять. Повзрослей уже, придурок, воспользуйся тем, что дали тебе родительские деньги – без них ждал бы повестки, а там – годик в казарме, дедовщина, в общем, школа жизни, и почему-то всегда под этим словосочетанием автоматически подразумевается нечто жестокое и бесчеловечное; не дай бог вообразить, что жизнь не страданием единым полна, но и счастьем и светом – брось эти проклятые байки, лишь недоносок видит в жизни что-то хорошее и безоблачное, на деле же в ней – боль, лишения, разочарования, несбывшиеся мечты, разрушенная любовь, попранные идеалы. Возлюби страдания! И станешь подлинным человеком, как мы, у кого вместо сердца зависть и злоба. Но причём тут всё-таки история!? Потерянные мысли, заплутавшие караваны – и я кое-как сшиваю один период с другим в одной фразе, не подумав о форме синтаксиса. Что взять с мертвеца? Историю переписывали, перевирали, её сочиняли, брали новые отсчёты… не так уж и криминален мой трюк по сравнению с аферами историков. На первом же занятии вникаешь в студенческие анекдоты, как на парах спят, убаюканные и речью препода, и общей атмосферой скуки и безнадёги, когда время внезапно релятивизируется, и полтора часа растягиваются до неопределённых границ: сколько бы ты ни смотрел на часы, они как будто сломались, чёрт бы с ними, с часами, они только показатель, но почему же вместе с ними ломается и время? Аномальная зона – чёрная дыра, где пространство, стекленея, застывает, и только слова учёного мужа гулко и непрерывно звучат в этом склепе. Момент освобождения исчез. Зал ожидания с отменёнными рейсами. Пассажиры такие смешные с лежащими рядом сумками, в которых уложен бесполезный теперь багаж, и даже если избавиться от него, двери не откроются. Кругом пустота, ничто. В окнах – вид на внутренний двор универа. В окнах – другие окна. Словно текстуры в игре, имитирующие наполненность мира, с чем в старых играх было паршиво, и текстурки отнюдь не вселяли уверенность в правдоподобии, скорее они были эдакими трупными масками, жутким напоминанием: здесь могло что-то жить, а вместо этого – что-то похуже смерти. История – катастрофа времени. Ни пульса, ни вдоха. В загадке темница без окон, на деле-то в темницах полным полно окон, будто насмешка над самой идеей освобождения. Катастрофа времени – это лекция по отечественной истории, из которой понимаешь: ты – коллекция мертвецов, ты один из них, один из многих, ты уже история, недоумок, тупица и неудачник… Не так обидно, находясь взаперти, видеть в окне небо и простор, как смотреть на другие окна, что делает заключение невыносимым. Конспект растёт. Теряя нить повествования, мельком поглядываю в тетрадь соседа. Почерк всё равно что шумерские письмена. Буквы скачут. Разлинованная бумага явно пожелела о своём предназначении. Бестолковое занятие. Запишу как есть. Золотое правило – «сокращай» – не очень-то способствует скоростному усвоению информации. Если уж сокращать, то от души. Глупость сказал… Стоит разок начать, как полученный текст, целиком состоящий из сокращённых слов, обращается шифром. Пара закончится – и проблемы уйдут. Документы, источники, методология, предмет и объект, смысл и значение истории, история как наука, принцип историзма – академическая терминология замыкает студентов в самих себе; наверное, это тоже своего рода сон; тогда я хочу проснуться. Выскочить из одного сна, чтобы всё равно попасть в другой. Реальность – казус, непредвиденный ход событий, случай во множестве сновидений, где царит бесконечная скука, и голос постоянно рассказывает небылицы о каких-то абстрактных вещах, которые утратили всякую ценность, в том числе и музейную. Отбросы. Всё, что нам снится. Блеклые образы, кошмары; то, что забывается по утру. Ничего, полный ноль, безлюдная, необитаемая территория, персональный постапокалипсис. Скука – особое чувство, дающее человеку шанс на своей шкуре испытать, каково это – попасть
