Избранное - Андрей Гуляшки
Поэтому Нуну Нхвама сказал Луи-Филиппу: «Возьми с собой хороших охотников, только неженатых. А уж если возьмешь женатого, смотри, чтобы у него была только одна жена и подросшие дети. Девочка чтоб уже привыкла очищать рис, а мальчик — пасти овец и охранять их от степных волков». Такой совет дал ему Нуну Нхвама. Но Луи-Филипп и сам знал, как ему поступить, он уже присмотрел молодых охотников.
— Друг, — спросил я его, — а Нуну Нхвама не был против твоего участия в охоте? Ведь у тебя есть хижина, жена и дочь.
Луи-Филипп засмеялся. Не только не был против, а так его напутствовал: «Иди, и если ты вернешься без белого друга, будешь чужим среди своих, недостойным среди достойных. Живым мертвецом для своего народа. В твоей хижине будет хозяин, но это будет хижина опозорившегося человека. Туареги, — сказал Нуну Нхвама, — ценят долг и верность другу дороже всех хижин, находящихся между великим Нигером и джунглями, вместе со всеми их женами и домочадцами».
Эти хорошие, мужественные слова были мне по душе. Так говорят и так думают сильные люди, охотники, у которых в хижине есть шкура пестрого леопарда или черной пантеры. Да, это были хорошие слова, они мне понравились, но почему-то в душе теперь стало совсем пусто и холодно. Мучительно холодно и ужасно пусто. Никогда я не видел над собой такого, обесцвеченного, такого блеклого неба, без единого клочка, хотя бы с ладошку, свежей и живой синевы.
Мы срубили длинное деревцо, очистили его ножами от ветвей и листвы. Крепко связали передние и задние лапы льва, просунули под узлы жердину и взвалили на плечи груз. Носильщиков было четверо, но зверь был тяжелый, и наша процессия очень медленно продвигалась вперед.
Я шел позади и немного сбоку. Если бы я шел по их следам, я, наверное, не споткнулся бы и проклятая колючка не оцарапала бы мне колено. Потом я узнал, что ядом этой колючки охотники мазали острия своих стрел — давно, когда Нуну Нхвама был еще ребенком. В старые времена. Но если бы я шел по их следам, я бы на нее не напоролся. Ни в коем случае, потому что мои друзья-туареги знали эту колючку и обходили ее, увидев еще издалека.
Вот такая история произошла с этим львом.
Теперь я лежу на песке и слушаю, как волны Нигера усыпляюще шелестят у моих ног. Песенка Сильвестры ускользает от меня, уносится куда-то, к крикливым чибисам или к неподвижным марабу. И я не удивляюсь, хотя Сильвестра всего в нескольких шагах от меня, приплясывая, выжимает яркий цветной платок, которым она повязывает бедра. Мне хочется ей сказать: «Остановись на минутку, и ты будешь похожа на фламинго, из бронзы разумеется, или из меди, как в саду «Отель де пальм». Но я ничего не говорю, потому что это глупость. В голове у меня вертятся всякие глупости, потому что надо мною словно бы течет Нигер, а небесный купол поднимается все выше, выше, уменьшается, превращается в яркий платочек, каким Сильвестра повязывает бедра. Это от слабости, от недостатка крови в мозгу. После бодрого пробуждения, после тех смеющихся лугов с маками!.. Но нельзя портить ей песню, это я знаю, знаю очень хорошо.
Сильвестра подходит ко мне, опускается на колени, расстилает на земле белый платок. А, это та курица, что прислал Нуну Нхвама.
Может быть, я чересчур много думал о льве? Или проклятая колючка хочет поскорей закончить свою работу? Сильвестра разламывает курицу, болтает, смеется. Ручеек, который скачет с камня на камень, образует заводь в две пяди глубиной, величиной с ладошку и опять бежит, несется сломя голову, боится куда-то опоздать.
— Ешь, Сильвестра, ешь! — угощаю я ее.
Она улыбается и протягивает мне кусок курицы.
— Тебе нравится львиная шкура? — спрашиваю я, а курицу кладу обратно на платок. Я зря ее отложил, потому что Сильвестра вздрогнула и посмотрела на меня пристально, долго, а кусок словно бы застрял у нее в горле.
«Ешь, Сильвестра», — хочу я сказать ей. Перед глазами у меня вертятся фиолетовые и оранжевые кружочки, заплетаются и расплетаются красные и лиловые спирали и эллипсы. Веселая разноцветная геометрия. И сквозь эту светящуюся кутерьму я вижу ее глаза — испуганные, печальные.
Я догадываюсь, что ее пугает что-то в моем лице. Я достаю зеркальце с шимпанзе на обороте — дешевое зеркальце за несколько су, которое мне подарила Лилиан перед своим отъездом на канал Накри-Сосе. Действительно, в моем лице есть что-то не совсем обычное. Я смеюсь и бросаю зеркальце на песок. Лихорадочные глаза, посиневшие губы, желтый лоб в капельках пота — не хочу иметь ничего общего со всем этим. Это не лицо великого охотника, который убил льва и подарил шкуру Сильвестре. Это лицо слабого и жалкого человека. Всю жизнь презирал слабых и жалких мужчин, ничтожных людишек, которые не носят маршальского жезла в своих ранцах…
— Ешь, Сильвестра, — говорю я, и на этот раз слышу себя. — Ну проглоти же свой кусочек! — говорю я весело и протягиваю руку за курицей.
Марабу сел на камень рядом с нами и задумчиво смотрит на белый платок и на разломанную курицу Нуну Нхвамы.
С МАРШАЛЬСКИМ ЖЕЗЛОМ В РАНЦЕ
5 июня, берег Нигера
Я вышел из хижины Луи-Филиппа затемно, прежде чем на небе загорелось красное зарево — предвестник восхода. Накануне, после ужина, я сказал Луи-Филиппу, что у меня руки чешутся поохотиться, что мое ружье стало похоже на забытую мужем молодайку и что я слышал об одном месте возле Нигера, наверное водопое, куда под вечер собираются стадами куду и бейза утолять жажду вкусной холодной водой. Луи-Филипп мне ответил, что он не знает такого места, куда собирались бы стадами под вечер куду и бейза, но такое место, наверное, есть где-нибудь на пойме: там самый низкий берег, ровный и удобный для водопоя. Я выразил сомнение, на пойме ли
