Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников
– Обыкновенно – в двери, – не смутился Тягунов. – Пришел спросить на время напарью, вижу – дверь полая, слышу – разговор идет интересный, ну, я присел и сижу, чтобы не сбивать.
– Так тебе напарью? – приподнялась было Марья Ивановна.
– Да ладно уж, – махнул рукой Михаил, – мне не к спеху, могу и завтра зайти за ней. Я бы послушал пока. Умных людей не часто послушать случается.
Упоминание про умных людей не ускользнуло от уха Кандалинцева, и он поспешил пригласить учтивого гостя:
– Хозяюшка, не найдется ли еще одной кружечки?
У хорошей хозяюшки все найдется, но не расположена она транжирить колхозное пиво на всяких проходящих, а потому выставляет на стол щербатый граненый стакан. Мишка и глазом моргнуть не подумал, сам налил себе из банки и примостился на лавке рядом с Никитой.
– Ну и как, свел вас черт? – повторил он снова.
– Свести-то свел, – вздохнул Кандалинцев, – да опоздал по времени. Случилось нам сойтись уж спустя войну, на пятьсот первой стройке, где власовцы, бандеровцы, прочие предатели и шпана дорогу в светлое будущее через тундру к Норильску вели. Стаська там свой третий срок тянул...
– Как его к тому времени не шлепнули? Ему же высшая мера социальной защиты шла, – перебил Борис Петрович.
– Верно, шла. Приговорили его к расстрелу, а потом в силу «октябрьской амнистии» заменили на десять лет лагерей. В тридцать третьем он освободился, но долго не погулял, сел повторно. В тридцать седьмом, когда его приятелей по мятежу вспомнили и снова прибрали, он уже в зоне за блатного канал, успел перекраситься, а то бы и ему крышка, как террористу. Да Стаська ушлый оказался. В воровском законе, можно сказать, зубы съел, в самом буквальном смысле.
Не удержался я при встрече, чтобы не съязвить, не отвести душу: «Где ты свои зубы оставил, Стасик?» – «На канале, – говорит, – оставил, начальник. Цинга у нас в зоне была». Отвечает, а сам в глаза не глядит, знает, что я ему не поверю. Цинга! Врал бы, так сплевывал. На допросах, наверное, выхлестали. Или свои же урки в драке выставили. Подумал я так и чувствую: на него у меня прежней злобы нет. Сколько я об этой встрече мечтал, когда за Силиным с подручными по тайге мотался, думал и со Стаськой за свои зубы расквитаться, да не пришлось: другие его взяли. А теперь глянул на его гнилой рот и вся злость, что я в себе все годы носил, бесследно прошла. Безразличен мне Стаська стал: обычный зек, гнида, каких походя давить надо.
Стаська, гнус, мою беззлобность своим уголовным нутром почуял и осмелел: «Гражданин начальник! Можно вам по старой памяти один маленький вопросик задать?» «Валяй, – говорю, – посмотрим, чего ты спросишь». – «А скажите мне, гражданин начальник, много ли золота вы при Силине на зимовье взяли? И неужто ваша власть из того золота, что ты ей за тридцать лет вернул и сберег, не нашла немного тебе на зубы? Или, может, железными ее врагов грызть способнее? И потеплее места тебе не нашлось, кроме как возле меня в тундре... Тогда велика ли меж нами разница? Сегодня ты сверху, а завтра, может, и снова я?»
Так наплевал мне в душу поганец. Не сразу я и нашелся чем ответить. Но свой ответ по сию пору в уме держу. Сколько раз я потом свои слова в уме пережевывал и чувствую, что не так, как положено, сказал. Обхитрил меня прощелыга, выудил информацию...
– Чем же вы все-таки опростоволосились, Федор Иванович? – поинтересовался Мишка, снова наполняя стакан.
– Видно, кровь мне в голову ударила, потому я и брякнул необдуманно: «Из той тысячи, что мы у Силина изъяли, нашла наша власть при всей ее бедности частичку и мне на челюсти. И сегодня показал бы я тебе, как блестит силинское золото, да сдал свои зубы в фонд обороны. А насчет моего места в жизни ошибся ты. Недолго мне осталось в тундре сопли морозить: вот положу последнего из вашей вшивоты под шпалу – тогда можно и на материк. Но прежде я на том пикете, где тебя, Стаса Липецкого, в мерзлоту зароют, по шпалам пройдусь и топну погромче, чтобы ты знал, кто сверху...»
Думал я сразить Стаса своими словами, а он ни на грош не расстроился: «Уголовное вам спасибочко, начальник, за приятную весть. Промахнулись вы тогда с Силиным, у него много больше было. Теперь мне легче срок коротать будет и, может, не околею от холода: согреет меня память о силинском золоте...»
Жалею, что не задержал я его тогда, надо было его в ШИЗО и допросить. Да не поверил я Стаське, думал, на понт он меня берет. Когда спохватился, уже поздно оказалось: ушел он...
– Как ушел? – удивился Андрей.
– Как из зоны уходят – не просто так, собрался да пошел. В побег ушли целой группой, впятером. Кроме Стаса с ними еще один матерый волчище сбежал, по кличке Сыч. Клички ворье само себе исключительно характерные дает. Иному такую приляпают, что вместо фотографии и характеристики можно в дело вклеивать, вполне достаточно. Сыч и обличьем и повадками на своего пернатого тезку сильно смахивал: такой же ночной хищник и видел во тьме прекрасно – так рассказывали.
Из лагеря мало уйти, надо еще в тундре выжить суметь. Стас с Сычом об этом загодя подумали и сманили с собой самоеда одного, по имени Вэнго, или Ванька по-лагерному. Ваньке сидеть бы и сидеть свои пятнадцать и не рыпаться: пайку дают, одежда казенная, барак теплый – не чуму чета, и тундра родимая кругом. Чего бы еще дураку желать – так нет, туда
