Игнатий Потапенко - Канун
О Володѣ она не подумала. Онъ часто по цѣлымъ днямъ не бывалъ дома. Ей даже и въ голову не пришло, что онъ можетъ уѣхать изъ дома съ чемоданомъ. Подобная мысль просто не могла зародиться въ ея головѣ. Молодой человѣкъ живетъ въ домѣ своего могущественнаго дяди — да кто же откажется отъ такого счастья?
И теперь она съ замирающимъ сердцемъ прислушивалась къ кабинету. Тамъ, на письменномъ столѣ, на очень видномъ мѣстѣ, такъ что нельзя не замѣтить, она сама положила письмо.
Но очевидно Левъ Александровичъ въ первую минуту не замѣтилъ его. Онъ прошелъ прямо въ сосѣднюю комнату, примыкавшую къ кабинету, гдѣ онъ обыкновенно переодѣвался, она поняла это по его мягкимъ шагамъ.
Минуты черезъ три онъ вышелъ и вдругъ неожиданность. Онъ быстро подошелъ къ двери и плотно притворилъ ее. Этого она никакъ не могла предусмотрѣть и ей оставалось просто ждать результатовъ.
Левъ Александровичъ, переодѣвшись и вернувшись въ кабинетъ, дѣйствительно сейчасъ замѣтилъ письмо. Онъ взялъ его, распечаталъ, читалъ и не вѣрилъ.
Что это? Это можетъ быть только мистификаціей. Никакихъ предшествовавшихъ признаковъ. Никогда ни слова недовольства, всегда самое нѣжное отношеніе. Нѣтъ, нѣтъ, это шутка.
Но эти мысли промелькнули въ его головѣ лишь въ первую минуту, а затѣмъ вдругъ почему-то стало казаться, что это не только возможно, но и неизбѣжно должно было случиться.
Не въ его характерѣ было бѣжать съ письмомъ вонъ изъ кабинета и производить допросъ о томъ, какъ и когда и при какихъ обстоятельствахъ это случилось. Онъ долженъ былъ самъ единолично воспринять и пережить, и это онъ дѣлалъ.
Онъ переживалъ. Для этого онъ и притворилъ дверь. Никто не долженъ былъ присутствовать при его душевной работѣ; хотя онъ зналъ, что ни Лиза, никто другой не рѣшится войти къ нему въ кабинетъ безъ зова, все же онъ не могъ вынести присутствія другого человѣка вблизи. Щель въ двери уже была покушеніемъ на его самостоятельность, на его одиночество.
Онъ долго стоялъ передъ окномъ и нѣсколько разъ перечитывалъ письмо Натальи Валентиновны. Письмо Зигзагова онъ прочиталъ только одинъ разъ и положилъ его на столъ.
Скоро первоначальное настроеніе улеглось и онъ началъ разсуждать спокойно и логически. Тогда онъ сталъ размѣренными шагами ходить по кабинету.
Потеря Натальи Валентиновны для него была очень тяжела. Онъ любилъ ее, въ этомъ онъ не фальшивилъ ни передъ нею, ни передъ собой. Присутствіе въ домѣ этой женщины радовало его и давало душѣ его отдыхъ.
Но онъ долженъ былъ признать, что дальше предѣловъ этой квартиры, шире круга домашней жизни, ея вліяніе на него не распространялось. Никогда у него не было даже мысли въ своей государственной дѣятельности принимать въ расчетъ ея симпатіи и антипатіи. Отдѣльные случаи — его снисходительность къ ея другу Зигзагову — это было личное одолженіе, подобныя льготы онъ дѣлалъ и другимъ по частной просьбѣ.
И не потому это было такъ, чтобы онъ не уважалъ ея мнѣній, ставилъ ее въ грошъ, а потому, что воля его органически не могла подчиниться волѣ другого, хотя бы и близкаго и дорогого человѣка. Таковъ онъ весь отъ головы до ногъ.
Наталья Валентиновна душа не сложная, но опредѣленная. Она сдѣлана изъ одного цѣльнаго металла, но металлъ этотъ крѣпокъ, его нельзя согнуть, а сломать слишкомъ трудно.
И когда онъ думалъ о томъ, какъ она жила всѣ эти мѣсяцы въ Петербургѣ, то понималъ, что это было насиліе надъ ней, которое она какъ бы допускала временно въ ожиданіи перемѣны.
Его она представляла себѣ другимъ. Въ южномъ городѣ кругъ ихъ интересовъ былъ безконечно уже, чѣмъ здѣсь, и тамъ его личность въ своемъ настоящемъ свѣтѣ не проявлялось. Но здѣсь, въ особенности въ послѣднее время, она начала проявляться, а теперь это пойдетъ все шире и шире. И каждый день, каждый часъ будетъ приносить ей факты, которые будутъ становить ее на дыбы. И будетъ расти между ними стѣна…
Его положеніе обязываетъ къ тому, чтобы у него въ домѣ была жена, чтобы этотъ домъ былъ полонъ общества, разнообразнаго, блестящаго, съ которымъ надо ладить. Нужна извилистая эластическая душа. Нужно свѣтское искусство, фальшь, лицемѣріе, ложь, качества, которыя всегда найдутся у любой свѣтской женщины, которыя прививаются ей воспитаніемъ, и которыхъ нѣтъ и не можетъ быть у Натальи Валентиновны.
Онъ говорилъ ей, что расчитываетъ на ея умъ, — и умъ у нея есть, — хорошій, доброкачественный, тонкій. Но правда ли, нуженъ ли умъ, а не хитрость и ловкость, на которыя она вовсе не способна? Свѣтскія женщины такъ ловко умѣютъ ладитъ съ людьми, — такъ неужели же среди нихъ такъ много ума?
Потеря страшно тяжела, но, можетъ быть, въ концѣ концовъ окажется, что это одна изъ удачъ, предупредительно посылаемыхъ ему судьбой.
Такъ онъ думалъ. Зная его отношеніе къ Натальѣ Валентиновны, никто не могъ бы предсказать такого исхода его мыслей.
Если бы онъ способенъ былъ подчиняться первымъ сердечнымъ побужденіямъ, то, конечно, прочитавъ письмо, онъ помчался бы къ ней, просилъ бы вернуться, умолялъ бы. И такое движеніе у него было, но оно оставалось въ его душѣ развѣ нѣсколько секундъ, а затѣмъ уступило мѣсто разуму.
И вотъ выводъ: это надо пережить, съ этимъ надо примириться.
Затѣмъ онъ, какъ бы совершенно покончивъ съ этимъ главнымъ вопросомъ, перешелъ къ вопросу о средствахъ. Естественно, чтобы онъ предложилъ Натальѣ Валентиновнѣ хорошее обезпеченіе, его это не затруднило бы нисколько, а онъ зналъ, что ея личныя средства не велики.
Но онъ не любилъ пустыхъ словъ и безцѣльныхъ дѣйствій. Подобное предложеніе какъ бы требовалось положеніемъ дѣла, и не сдѣлать его даже кажется неловкимъ. Но онъ зналъ характеръ и взгляды Натальи Валентиновны и былъ совершенно увѣренъ, что она не приметъ никакой денежной помощи.
Нѣтъ, это дѣйствительно все кончено. Она, съ свойственнымъ ей чутьемъ, почувствовала это и за себя, и за него. Ему было некогда. Можетъ быть, если бы у него было время, онъ самъ пришелъ бы къ тому же выводу…
И вотъ каковъ былъ практическій результатъ его размышленій. Онъ сѣлъ къ столу и написалъ:
«Глубокоуважаемая Наталья Валентиновна! Потеря для меня страшно тяжела. Зная меня, вы въ этомъ не усомнитесь, но она логически необходима и неизбѣжна. Я размышлялъ долго и добросовѣстно. Молить васъ — не принесетъ пользы. Я знаю васъ и ни на что не могу надѣяться.
Прошу васъ только никогда не забывать, что въ моей душѣ, какъ бы ни была она холодна и черства — а это такъ и есть — всегда будетъ горѣть теплый огонекъ — лампада передъ вашимъ образомъ — единственной женщины, которую я любилъ во всю мою жизнь и единственнаго человѣка. А значить — когда бы и при какихъ бы обстоятельствахъ я ни понадобился вамъ — я всегда къ вашимъ услугамъ, со всѣмъ моимъ положеніемъ и достояніемъ. Возвращаю вамъ письмо Зигзагова. Л. Балтовъ».
Онъ запечаталъ письмо и позвонилъ. Вошелъ лакей.
— Это письмо отправьте по адресу. Пусть его снесетъ посыльный съ улицы. Попросите ко мнѣ Лизавету Александровну.
Лакей ушелъ и черезъ минуту явилась Лизавета Александровна.
— Лиза, — сказалъ Левъ Александровичъ безъ всякаго волненія въ голосѣ, дѣловито и холодно:- Наталья Валентиновна больше не будетъ жить съ нами; она ушла не только изъ дома, но и изъ моей жизни.
— Неужели? — воскликнула Лизавета Александровна и въ глазахъ ея блеснула безумная радость.
Онъ сдѣлалъ рукой останавливающій жестъ.
— Обсуждать этого мы съ тобою не будемъ, Лиза. Прошу тебя, отбери все, рѣшительно все, что принадлежитъ Натальѣ Валентиновнѣ, Bacѣ и его нянькѣ и хорошенько, тщательно, бережно уложи, отошли въ Грандъ-Отель. Если можно, сдѣлай это сегодня послѣ обѣда. А теперь пообѣдаемъ.
И они пошли обѣдать. И Лизавета Александровна — даже она — изумлялась, съ какимъ спокойнымъ видомъ онъ ѣлъ супъ и другія блюда. Никакого волненія, никакой печати страданія не было у него на лицѣ, хотя она и знала, что онъ искренно любилъ Наталью Валентиновну.
«Вотъ человѣкъ, который съумѣлъ подчинить всѣ свои чувства своему разсудку», думала она и изумленіе передъ братомъ у нея превращалось въ какой-то трепетъ передъ его величіемъ.
— А почему нѣтъ Володи? — спросилъ Левъ Александровичъ.
— Они, — осмѣлился доложитъ лакей, — уѣхали съ чемоданомъ. Швейцару сказали, что на свою квартиру…
— Возможно ли? — воскликнула Лизавета Александровна.
— Это въ порядкѣ вещей, — сказалъ Левъ Александровичь и больше объ этомъ въ теченіе обѣда не поднималось вопроса.
* * *Спустя нѣсколько мѣсяцевъ въ Петербургѣ можно было видѣть господина средняго роста, плечистаго, съ густо обросшимъ лицомъ, въ широкомъ длинномъ пальто англійскаго покроя, въ цилиндрѣ, ѣздящаго ежедневно около двѣнадцати часовъ дня въ красивомъ экипажѣ, запряженномъ парой доброкачественныхъ коней, изъ своей квартиры на Кирочной улицѣ въ одинъ изъ крупныхъ частныхъ банковъ и возвращавшагося оттуда часамъ къ пяти.
