Толераниум - Татьяна Андреевна Огородникова
Антинекролог перепечатали многие, в том числе иностранные издания. Поднялась масштабная протестная волна. Под окнами токсикологического отделения городской больницы возникли многочисленные шумные акции в поддержку неубиваемого героя. Возмущенная толпа голосила так, что больные выходили из комы. Акции продолжались даже после того, как героя передоза выписали из клиники. Пикетчики клеймили власти, политический строй и развал экономики. Политические предсказатели рисовали апокалиптические картины ближайшего и отдаленного будущего и требовали незамедлительных реформ, жестких санкций и обязательной смены власти.
45
Мороз пробирал до самых костей. На кладбище, искрящемся от белоснежного покрова, казалось намного холоднее, чем в городе. Хоронить Софью Леонидовну собралось всего несколько человек. До сих пор Миша на похоронах почти не бывал. Софочка берегла сына от негативных переживаний и старательно избегала разговоров о всевозможных траурных церемониях и психологах. Лишь однажды, когда Мишеньке исполнилось шесть, Софа взяла сына на прощание с дальним родственником – академиком. Миша до сих пор вспоминал это мероприятие как скучный принудительный концерт. Сначала все молчали, потом с нескончаемой речью выступил лохматый профессор, следом выстроились в очередь желающие рассказать свою персональную историю дружбы с академиком, а после сытного обеда с серьезными возлияниями Миша вообще не понимал, почему люди веселятся и хохочут, если мама все время говорила, что похороны – это грустно… К концу поминального ужина лохматый профессор, роняя слезу, откровенно лапал миловидную похоронную агентшу, а мама всеми силами пыталась переключить Мишино внимание на ванильное мороженое с шоколадной крошкой. Единственный вопрос, который остался у Миши в голове, звучал так: куда уехал дедушка Сема. Именно так Миша воспринял медленное погружение постамента с гробом в подвал крематория для последующего испепеления.
Несмотря на мизерный опыт, Миша по собственной оценке держался на прощании с Софочкой очень достойно. Он обнялся с несчастным Бергаузом, поздоровался кивком головы с Агатой и с парой соседок, которые были связаны с Софьей Леонидовной тайными кулинарными рецептами, пожал руку похоронному агенту и замер у гроба в ожидании начала церемонии. Миша смотрел на маму и думал, что в гробу она выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Почему она никогда не пользовалась косметикой? Ей очень идет. Интересно, как бы сложилась ее судьба, если бы она преждевременно не похоронила себя в бытовухе… Боковым зрением Миша увидел, как к их компании присоединились еще три человека. Лаура в черном платке, очках и темном кашемировом пальто явилась с двумя священниками. Миша вопросительно посмотрел на Бергауза. Тот не отреагировал, растворившись в персональном горе. Один из спутников Лауры – лет сорока, высокий, голубоглазый и очень красивый – вдруг запел низким голосом и начал обходить гроб, окуривая его ладаном. Его младший товарищ зажег свечу и молча стоял возле Лауры.
Миша страшно побледнел. Ему стало невыносимо плохо. Не в силах сдержать тошноту, он согнулся, и коричневая жижа полилась из его внутренностей прямо на белый снег. Потом он осел и потерял сознание. Молодой священник растер Мишины виски снегом и попытался поставить скорбящего на ноги. Очнувшись, Миша нетвердой походкой направился к выходу. Ему было все равно, что о нем подумают. В особенности, что подумает Лаура.
Но она даже не посмотрела вслед племяннику. Лаура стояла на коленях возле усопшей, положив руку ей на плечо и склонив голову. Она не плакала. Красивый густой баритон священника накрыл почти пустое кладбище, проплывая над снежным одеялом и окутывая самые высокие монуметы.
Выйдя за ворота, Миша почувствовал себя намного лучше. Он подумал, что Лаура совсем одичала, если додумалась на похороны Софочки привести православных батюшек…
– Прости, что меня не было рядом. Моя вера не позволяет присутствовать на таких мероприятиях, – прервал Мишины раздумья знакомый голос. Миша обрадовался. Конечно, Виктор должен был его поддержать в этой ситуации.
– А какая у тебя вера? – еле слышно спросил он Виктора.
Тот слегка улыбнулся:
– Во-первых, не следует так уж высоко ценить жизнь каждого живого существа. Во-вторых, беспомощность перед законами природы – удел слабых. А про свою веру я тебе как-нибудь расскажу. Придет время – узнаешь.
Миша привык не задавать Виктору лишних вопросов и замолчал. Ему стало лучше – как будто и не было этого жуткого приступа.
Виктор медленно двинулся по дороге, кивком головы пригласив Мишу присоединиться. Выдержав протокольную скорбную паузу, Виктор заговорил:
– Прими мои соболезнования. Хорошая была женщина твоя Софья Леонидовна.
– Вечная память, – по инерции сказал Миша и заметил, что Виктора передернуло.
– По-разному люди уходят, – ответил Виктор. – Некоторым «вечная», а большинство забывают, как будто их не было вовсе.
– Но бывает и по-другому, – возразил Миша. – Иногда память о человеке переживает его на века, если не на вечность!
– Ты прав. Ради такого стоит умирать. Заметь, те, кого ты имеешь в виду, покинули мир в очень молодом возрасте.
– А как же старость и естественная смерть? Так ведь положено?
– И снова – ты прав! Так положено, но назови хоть одного деятеля, который в глубокой старости сделал больше, чем на пике молодости… К сожалению, жизнь устроена несправедливо. Чем больше опыт – тем меньше возможностей применить его. Когда ты достиг высшей точки, от жизни осталась половина, потом четверть, потом тоненькая неопределенная ниточка, и в конце концов одинокий и никому не нужный, ты откатываешься в забвение вместе со всеми своими достижениями, преступлениями и осознанием хорошего или плохого. Высшее блаженство – уйти на пике. Этого никто не понимает. Но те, кто однажды там, – Виктор поднял глаза к небу, – побывал, очень жалеют, что вернулись.
Чуть помолчав, он добавил:
– И ни один из них не сказал, что смерть – это больно. Скорее наоборот.
Миша был потрясен. Так откровенно, понятно и цинично никто не разговаривал с ним о смерти.
– Я не хотел бы оказаться на месте матери. – Миша впервые назвал Софочку этим грубым словом и даже не заметил.
Он, правда, не хотел. Не хотел, чтобы однажды в морозное серое утро в присутствии пяти свидетелей его опустили в промерзшую землю, забросали окаменевшей от холода грязью и забыли о нем.
Виктор успокоил:
– Ты – на другом месте. Ты – один из немногих, кто достигнет такого уровня, который захочется сохранить навсегда.
