Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова
Преследовалась, однако, еще одна цель – следить за подозрительным контингентом, но снабжать едой и бумагой, впрочем, за их счет.
Писателя звали Фаддей Прохорович Петров, от других Петровых спасало неординарное имя. Он прославился своими рассказами о простой жизни простых людей – и это оказалось востребовано в шестидесятые, когда уже само повествование о нормальном человеческом желании быть честным вызывало ажиотаж в читательских кругах и недовольство в руководящих.
Фаддей сдуру решил писать роман, заключил договор и погрузил себя в безнадежную пучину, хорошо описанную Чеховым в монологе Тригорина, если кто помнит «Чайку».
Мимо мелькали убогие дачки Подмосковья, и мысли писателя были такие же убогие, сроки сдачи приближались, но уже в конце третьей части он запутался в собственных героях и Ивана Николаевича с 354-й страницы стал именовать Николаем Ивановичем. Жена Жанна – да, вот такая тавтология, редактируя третью часть, пришла в негодование и обозвала его идиотом, сказав, что она не Софья Андреевна, чтобы искать блох в этом маразме, пусть этим занимаются корректоры, которые именно за блох получают зарплату.
С Жанной круто разругались. Потом помирились. Но не это заботило Фаддея, ему мешали жить – прототипы.
Все-таки роман требовал много сюжетных линий, множество судеб и конфликтов. Это был новый для него опыт. Небольшие сюжеты для своих первых рассказов он брал из своего босоногого вологодского детства – там были забавные персонажи: только вспоминай и пиши, больше ничего.
Проблем с прототипами не было, потому что до тех глухих мест толстые литературные журналы не доходили, а потом все эти его простые люди с их бесхитростными судьбами и милыми чудачествами благополучно померли, даже не догадываясь, что он их прославил.
А что теперь? Для романа, который он задумал, необходимы были сегодняшние полнокровные герои: проходимцы, святоши, алкоголики – ну этого и в рассказах хватало, но вообще прощупать текущие дни было не так просто: они не давались. Если прошлое сияло под ослепительным солнцем детства и юности, нынешние герои оказывались картонными безликими фигурами с языком из теледебатов – они все время что-то орали и брызгали слюной. Куда исчезла эта нежная паутинка добра и нежности, которая сплеталась так легко в ранней прозе.
Чтобы двигаться дальше, надо было ослабить узду, рассупонить ремень, принять на грудь и забыть про телевизорные страсти, которые так его раздражали.
– Подъехали, – сказала Жанна, – ты, что, спишь? Я говорю, подъехали.
Такси остановилось. Проснулся Гришка, сын четырех лет с характером пубертатного подростка. Вдруг вспомнилось забытое, некогда очень популярное словцо – акселерация, кстати, куда оно делось, и куда делось поколение баскетболистов двухметрового роста?
Жанна, не дожидаясь мужа, уже волокла к дверям небольшого коттеджа тюки, чемоданы, торбы – сбоку на ней еще висел четырехлетка.
Фаддей залюбовался – вот что такое русская женщина!
Расплатился с таксистом, накинув на чай сумму, в два раза превышающую счетчик, – он никогда не разбирался в деньгах.
Таксист поспешил уехать.
– О, какие люди, – услышал Фаддей.
К нему приближался средних лет крепкий деревенщик Семен, про которого злые языки говорили, что он Соломон, но сами судите – деревенщик Соломон – оксюморон.
– Здравствуй, дорогой, – Фаддей крепко пожал вялую руку Семена, даже немного ее сдавил, дабы ощутить ответный импульс, но напрасно – рукопожатия не получилось.
– С новосельем! Надо обмыть! – предложил Семен.
– Прям! Еще чего?! – грубо ответила Жанна. Она не церемонилась с литераторами, считала их ущербными вампирами, которые сами уже не могут, а высасывать кровь из других – за милую душу.
– Поговорим, дорогой, обсудим, – сказал Фаддей, нежно прижимая к груди пишущую машинку «Колибри» с двумя отбитыми буквами – «ж» и «м».
К ним уже спешили двое условно молодых поэта в спортивных брюках, они совершали пробежку в станционный буфет и были в добром настроении.
– Здравствуйте, дорогие! – ответил Фаддей, для простоты общения он давно всех именовал «дорогими».
Жанна, по-прежнему волоча на своем боку Гришку, подобрала оставшийся тюк. Поэты встрепенулись и стали помогать. У Фаддея забрезжила мысль о бесконечных запасах женского терпения, мысль надо было срочно записать.
– О чем пишете? – спросил Семен, стараясь опередить аналогичный вопрос от собеседника. Поэты тоже заинтересовались.
Низко над головой шел на посадку Ил-86 – рядом был аэродром.
У Фаддея возникла мысль – хорошо вести диалог при таком шуме, можно не отвечать на неприятные вопросы. Надо запомнить.
Но его срочно позвали в административный корпус. Подозревая, что речь идет об оплате впрок за лето, писатель идти не спешил. Покурил.
Поболтал с детским сказочником Зямой, выслушал байки о его процветании и получил бесплатный совет писать только сказки и только для дошколят, они без претензий, и, не торопясь, двинулся в сторону конторы.
В конторе пожилая секретарша, по виду с трехклассным образованием, держала в руке телефонную трубку и била копытом:
– Где вас носит? Я же просила – срочно! Это из издательства.
По телефону звучал бархатный начальственный голос кого-то важного, и этот важный очень уважительно требовал немедленно отдать для рекламной публикации три первые части. У них горели сроки.
Фаддей взволновался – давно ему ничего не предлагали в таком тоне. Он сказал, что подумает. Сказал неожиданно высоким от волнения голосом, он всегда повышал свой низкий регистр до тенорового в важных разговорах. Это единственное, в чем выражалась его подчиненность, – в остальном он был неуступчив. Надо бы и здесь, но странное выражение, непривычное слуху, – «для рекламной публикации» намекало на какие-то сдвиги в общественной жизни.
Он согласился принять курьера и передать ему начальные главы, успокаивал пример Льва Толстого со своей «Анной Карениной» и Достоевского со своими долгами.
– Думать поздно, – парировал баритон, – курьер уже выехал.
Конец связи.
Фаддей бросился прочь. Он бежал наперегонки с курьером. Он должен был успеть хоть что-то перечитать. Незадачливый Николай Иванович и здесь его подвел: промухала эту ошибку Жанна, и пришлось на нее накричать для утверждения собственной правоты.
Жанна кормила Гришку супом и не реагировала.
Курьер уже мог пересечь окружную.
– Интересно, неужели нет пробок, наверняка еще постоит у переезда.
Судорожно отбирал нужные страницы, жалел первый экземпляр, но второй был слеповат. Плюнул – решил не жалеть.
Курьер пересек железную дорогу и вышел на прямую. В глазах у Фаддея двоилось и троилось. Он решил, пусть Жанна займется курьером, а он еще немного поправит.
Но курьер уже стучал в дверь.
И ни малейшего промедления он не терпел, хотел успеть на вечерний матч любимой команды «Трактор».
Равнодушно взял зеленовато-серую папку, достаточно объемную для трех частей. А еще предстояло написать семь или восемь.
И отсалютовал мотоциклетным шлемом.
Вечером Фаддей напился с Семеном и сказочником Зямой. Потом, стесняясь, прочитал им по слепой копии две главы. Собутыльники пришли в восторг – тогда Фаддей решил читать дальше, но ему заявили, что хорошенького понемножку, и Зяма уточнил, что сейчас приедет его жена Света и набьет всем морду, а это ему неприятно.
Тогда просто выпили за женщин. У Фаддея особенно хорошо прошел этот тост, в голове копошились сцены загадочной женской души.
Знаменитый толстый журнал, давно питавшийся рассказами Фаддея, пришел в восторг и немедленно отправил в печать практически невычитанный текст. В душе Фаддея что-то зачесалось – он не очень полагался на Жанну, надо бы еще попросить кого-нибудь прочитать. Но было поздно.
Номер с напечатанными главами ему отдал прямо в руки Зяма, хлопал по спине и сказал, что мысленно аплодирует.
Фаддей заперся в небольшом сортире. И стал читать. Когда он писал, ему все нравилось. Теперь невооруженным глазом было видно: зря поддался, зря отдал, как можно незаконченную вещь печатать. Толстой и Достоевский вызывали неприязнь.
Ошибок было много: стилистических, грамматических, например, неужели он мог написать – «вдали паслось стадо лошадей»?! И никто не проверил!
Неприятности начались уже на следующий день.
В ожидании хоть какой-либо реакции на напечатанное, они всей семьей вышли пройтись.
Собратья по перу тоже фланировали по большаку. Прежде всегда добродушный и даже несколько лизоблюдствующий Семен
