Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская
— Приглашай кого хочешь. Поля приготовит еды, и мы все будем сидеть в папиной комнате. Пусть к тебе приходят друзья.
Перед самым вечером Варька куда-то исчезла. Все уже сели за стол, — я сидела с Виктором. С тех пор Виктор всегда мне звонит и приходит. Считается, что он за мной ухаживает, и мы уже несколько раз с ним целовались. Мне нравится Виктор, — только Варька надо мной и над ним очень зло всегда смеется. «Опровергатели системы», — говорит. Ну и ладно. Мама, папа и Поля, как обещали, пошли в кино, все выпили уже по первой рюмке, когда вошла Варька. На ней были новенькие лакированные туфли на очень высоких каблуках и новая лакированная сумка, они просто чудесно подходили Варьке. Весь вечер Варька шутила и смеялась и была в ударе, и даже Виктор несколько раз пригласил ее танцевать. Один раз, правда, я сама его попросила, но Варька отказалась.
Когда мама, папа и Поля вернулись из кино и все разошлись и когда мы ложились спать, я нагнулась, чтобы рассмотреть Варькины туфли, Варька сказала:
— Откуда, думаешь, деньги — полста рублей заплатила. Думаешь, откуда?
Варька встала, достала из своего старого портфельчика новенький паспорт — лакированная сумка была еще пуста — и показала мне на второй странице кружок с крестом.
— Это что значит? — спросила я.
— Это значит, — сказала Варька, — что мой скелет продан.
— Как «продан»?
— Очень просто, — спокойно сказала Варька. — Когда я умру, мой скелет отделят от тела и поставят на деревянной подставке в аудитории Второго медицинского института. Если ты меня переживешь — заходи туда, я всегда буду тебе улыбаться. А мне что — и науке послужу, и туфли полюбуйся какие.
_________
Опять лето. Экзамены позади. Я студентка медицинского института, Виктор — тоже. «Что же, пусть врач и не редкая профессия, но нужная и, безусловно, полезная. Пусть хоть и денег много не платят, но из-за пустяка все равно не уволят», — написала я Варьке. Экзамены были как экзамены, трудные, конечно. Я сдала их хорошо. Поля караулила меня в коридорах с кастрюлькой горячей еды. Не знаю, может быть, потому, что папа и мама обещали замолвить за меня словечко, или потому, что Виктор был со мной и неудобно было пасовать, я отвечала хорошо и уверенно и прошла в Первый медицинский институт. А потом как-то за столом выяснилось, что папа, конечно, все перепутал и составил мне протекцию во Второй медицинский. Я по крайней мере спокойна — приняли меня честно. Экзамены проходили волнующе — новички робко жались по углам, а те, кто поступает не первый год, смело давали другим советы. Мы подсказывали друг другу и писали шпаргалки. Ничто так не объединяет, как экзамены, правда ненадолго. И мы решили устроить пикник за городом всех поступивших, но с нами поехали и непоступившие. И мама меня первый раз отпустила одну.
Варька приехала раньше. Она провалилась в два института и сказала, что осенью пойдет работать на почту или на завод, что профессии эти очень скромные, но очень нужные и что там без профсоюза тоже за пустяк не уволят, а она, Варька, ничего не знает о жизни и хочет как следует узнать жизнь. Мы поехали на пикник, и там мне Витя сказал, что любит меня. Больше об этом пикнике я ничего не хочу рассказывать.
Прошел год.
Я иногда пишу Варьке. Варька мне — почти никогда. Я учусь в медицинском институте. Учиться мне там не нравится — мне не нравятся занятия на трупах. Иногда это бывают совсем молодые люди. Позавчера, например, привезли совсем молодого мальчика. Девчонки смеются: «Какой хорошенький» — и поют частушки покойнику — «мой залеточка», — конечно, пока не приходит шеф. А я так не могу. Я все подумываю, не пойти ли мне учиться дальше играть на скрипке. Анатомии я как-то боюсь. И когда я режу трупы, я почему-то вспоминаю Варьку, как она в десятом классе продала свой труп за туфли и как ее будут, когда она умрет, разрезать студенты в анатомичке, и смеяться, и жевать бутерброды. Нет, к медицине у меня нет никаких способностей. Но я решила: попробую еще раз себя преодолеть за этот год. С Виктором мы дружим. Вернее, не только дружим. Наверное, мы с ним любим друг друга — мы живем с ним как муж и жена. Иногда, когда Виктор к нам приходит, мама заводит с ним семейные разговоры. Виктор смеется и говорит, что он пока не знает, где заработать на жизнь. Он подрабатывает пока на заводе. Я не слушаю. Я с ужасом думаю, что было бы, если бы они узнали про наши отношения точно. То есть совершенно точно. Ну, совершенно точно про эти отношения узнать, конечно, нельзя — всегда ведь остается какая-то лазейка, а вдруг это все же какая-то ошибка, — но все же. Я думаю, если бы моим родителям пришлось узнать об этом совершенно точно, они бы просто не поверили. Я лежу в постели и мысленно прикидываю: маме было восемнадцать, когда они поженились. Что же, люди глупеют с возрастом, что ли?
В это лето Варька писала, что едет с заводом в туристский лагерь на юг. Она пишет, что поговорит с моей мамой и меня тоже отпустят. И Виктора прихватим. Мама меня одну, конечно, не отпустила. Она взяла отпуск и поехала со мной. Она снимет комнату недалеко от туристского лагеря, и мы с Варькой сможем видеться каждый день.
Поезд уходил поздно вечером. Виктор с Варькой ехали в общем вагоне, но в купе, в котором ехали мы с мамой, места оказались свободными, и Варька перебралась к нам. Среди ночи в купе раздался шорох, треск и покашливание — вошел новый пассажир и устроился на верхней полке рядом со мной. Через секунду раздалось какое-то странное сопение, потом свист, потом клокотание. Новый пассажир храпел. Сначала он храпел довольно однообразно, с мерными промежутками, и в храпе его даже было нечто успокаивающее для здоровых нервов, конечно: но потом ночной пассажир перешел на виртуозный художественный храп — это был клекот, свист, бульканье, пощелкиванье, шипение и снова свист… Я испробовала все методы, какие знала: дергала ночного пассажира за одеяло, подсвистывала ему; Варька с нижней полки давала советы испугать его; я закричала — ночной пассажир перевернулся на другой бок и снова захрапел со свистом. Под утро мы с Варькой лежали и громко смеялись. Мы в жизни не
