Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская
Насторожившийся было Леня с облегчением рассмеялся:
— Ха-ха-ха!.. Знаешь, как говорит мой главный бухгалтер Ефим Ароныч? Алексей Иванович, уже вы мне поверьте. Девочек делают настоящие ювелиры. Вот как мы с вами… Жаль, нам с тобой, Володька, уже не угнаться за этим шустрым евреем. У Фимы четыре дочери и шесть штук внучек… В общем, выпьем за наших девчонок! Жек, за тебя!
Стройненькая, в платьице из марлевки, Женечка стрекозкой полетела вокруг стола, чтобы всех расцеловать, со всеми чокнуться. Бориса, который повернулся к ней с рюмкой, она почему-то проигнорировала. Предпочла нежно обнять тетю Лию и поцеловать в макушку дядю Леву.
За веселой болтовней о Германии, об удалой молодости, никто и не заметил, что Борис ушел. Возможно, он обиделся на Женьку, но, скорее всего, наевшись до отвала, «молодой интеллектуал» отправился туда, где поинтереснее.
Подумав о том же самом, Леня расстроился, однако постарался не подать вида: с торжественным, шумным хлопком откупорил еще одну бутылку шампанского.
— А теперь за наших с Ниной внуков: за Илюшку и Танечку! Илюшка, чертенок, загрипповал, а Танечку мы вам сейчас продемонстрируем. Нин, принеси-ка фотокарточки, которые Инка прислала!
Счастливой бабушке и самой не терпелось показать друзьям три снимка крошечной, в ползунках и чепчике, долгожданной внучки.
— Ах, Нинуля, ваша Танечка уже красотка! Вся в тебя! Ух ты, какая прелесть!
— Инуся пишет, что Танечка — копия Славы.
— Тоже, рыбка моя, между прочим, совсем нехудо!
Телятину, торт и пирог с яблоками ели без Бориса и в результате ничего не съели. Старые стали! Раньше веселились, пели, танцевали, орали до самого утра — не выгонишь, опустошали до капли все бутылки, подчищали все салатники, а сегодня разошлись в девять часов, вернее, разъехались на заказанных такси, и у хозяйки осталось такое неимоверное количество еды, что она прямо замучилась, не зная, куда что распихать: в холодильник больше уже не влезало, на балконе было по-летнему тепло, восемнадцать градусов.
— Жень, выручишь, возьмешь домой салатику, торт, пироги? Нам с папой вредно, а Боря съест с удовольствием.
— Перебьется! — Женя даже не обернулась. На редкость немногословная, она сосредоточенно мыла посуду, не одним пальцем, с веселым звоном и грохотом, а по-хозяйски аккуратно. Бокалы ставила на полотенце, тарелки — на сушилку.
Что-то у них там определенно произошло с Борисом. Должно быть, все-таки поссорились.
Усталый Леня залег с «Известиями» и, кажется, уснул. Его неожиданный, болезненно слабый окрик в тишине квартиры: «Нин, Жек!» — напугал ужасно. В страхе переглянувшись и побросав мокрые тарелки, они кинулись в спальню.
— Ленечка, милый, тебе плохо? Дать лекарство?
— Да не надо мне никакого лекарства! — Раздраженно отмахнувшись, он, тем не менее, достал из тумбочки валидол и кинул в рот таблетку. — И какой черт меня дернул помянуть своего главбуха? Я и позабыл совсем, что Борис — тоже еврей! Жек, ты передай ему, что я извиняюсь, а то, видишь, он обиделся и ушел.
— При чем здесь ты? — Женя с изумлением вытаращилась на отца. — Я вообще не понимаю, зачем он приперся. Он, что, думал, я к нему вернусь? Сейчас, разбежалась!
— Женечка, то есть как вернусь?
— Ну-у-у… Вообще-то я давно живу у Надьки. Сегодня хотела остаться у вас. Если вы, конечно, не возражаете.
— Чего-то я не понял. А Илюшка-то где живет? Тоже, что ль, у твоей Надьки?
— Зачем? Он дома, с Розой. Папуль, да не волнуйся ты так! Все нормально. На выходные буду брать Илюшку сюда, к нам. В конце концов ходят же дети на пятидневку. А с Розой ему в сто раз лучше, чем на пятидневке.
Глава десятая
1
Бывший зять сильно изменился: пополнел, посолиднел. Ему шло. В больших роговых очках и толстом свитере Борис походил на физика-шестидесятника, модный типаж тех времен на сцене и в кино. Но, как показывает жизнь, по сути своей люди с годами не меняются: пришел он без звонка, без особых реверансов повесил куртку и шарф на вешалку, пригладил остатки волос и усмехнулся:
— Вы, как всегда, на рабочем месте? У плиты? Готовите вкусный обед?
— Нет… — По старой памяти она смутилась: Борис застал ее за «обывательским» занятием — раскладыванием пасьянса. — Проходите, Боря, только Женечка, к сожалению, на работе.
— Я специально пришел, когда ее нет. Мне нужно поговорить с вами.
Борис первым вошел в столовую, и убирать карты со стола у него на глазах было совсем уж глупо. Усевшись на диванчик, жалобно скрипнувший под его тяжестью, Борис поправил очки на переносице и стал разглядывать столовую как человек, очутившийся в доме, с которым у него связаны теплые ностальгические воспоминания.
— Так о чем вы хотели поговорить со мной?
— А?.. Да… Мы с Розой Соломонной и тетей Цилей решили уехать.
— Вы хотите, чтобы я взяла к себе Илюшу? Конечно, пожалуйста! Мы все будем очень рады — и я, и Женечка, и Алексей Иванович. Илюшенька стал таким интересным, занятным мальчиком. Все-то он знает! Настоящий эрудит. В последний раз он с таким знанием дела рассказывал нам с Алексеем Ивановичем про инопланетян…
Борис не дал договорить, остановил резким движением руки:
— Вы не поняли меня, мы уезжаем насовсем. Проще говоря, эмигрируем в Штаты. Уже подали документы. Проблема с Ильей. Женя должна отказаться от него и дать мне разрешение увезти сына. Боюсь, она из вредности откажет, поэтому я и пришел к вам. Уговорите ее.
Поразившая новость об эмиграции сразу отошла на второй план: чересчур велико было потрясение от этой дикой просьбы — уговорить Женю отказаться от сына! Какое право имел Борис требовать невозможного, так не щадить чужие чувства? Впрочем, он и прежде не страдал излишней чуткостью и деликатностью, поступал так, как удобно ему. Острое желание указать бывшему зятю на дверь пришлось оставить при себе — он Илюшин отец. Отец внука.
— Извините, Боря, в этом деле я вам не помощница.
Карты очень пригодились: рас
кладывая их, легче было скрыть негодование и уже охвативший страх за Женьку, которая могла лишиться сына, и, собравшись с силами, своим равнодушием дать понять Борису, что все его доводы и уговоры — напрасная трата времени… На червовую десятку — трефовую девятку, на бубнового туза — пикового короля. Король усмехался точно так, как только что усмехался Борис, — по-дьявольски, и, будто озарение, в памяти всплыл пасмурный, тоскливый вечер, когда пасьянс
