Юрий Тынянов - Смерть Вазир-Мухтара
Россия — Самсоном.
Из всех них только англичане служили своей родине. Мазарович писал о них: «Они здесь то, чем были капитаны-греки у сатрапов Малой Азии во времена Павзания».
Ермолов выражался более резко: «Вся сия наемников сволочь», но он чуял лучше мясистым носом.
Он писал задолго до кампании: «Англия сильным влиянием своим возбудит войну, дабы Персия не обратила внимания своего на беспокойство в Индии, а более опасаясь, чтобы мы по дружественным связям не заставили ее на них оглянуться».
И еще за десять лет до войны он, побывав в Персии, вгляделся исподлобья в механизм политики английской. Он писал, что англичане выдают себя за единственных спасителей Персии — тем, что учредили у персиян регулярное войско. «А персияне по глупости не видят, что это не для ограждения их, но чтобы иметь средство продать выгодною ценою самое гадкое сукно и брак из оружия. И в то время, как заводят они литейные дома, строят крепости, тогда же все употребляют меры отдалить персиян от заведения своих суконных, шелковых и бумажных фабрик. Не дают им средств вычищать сахар, который имеют они в изобилии, и ежегодно привозят оного из Индии на миллион червонцев. Словом, овладели совершенно торговлею и, придав поступкам своим наружности почтенные, все действия свои учреждают на правилах ростовщиков, то есть на законах чести, свойственных купеческим нациям». И рассказав не без удовольствия, как англичане ходят в угождение наследнику Аббасу в овчинных шапках и «не имеют у персиян стула», а сидят на ковре, сложа ноги, да и входят без сапог, в одних чулках, — заключил: «Следовательно, господа купцы честь свою положили в курс, и, конечно, выгодный. Не знаю, не положат ли и телесное наказание в цену».
И уже накануне войны доносили Ермолову:
«Англия обязалась давать ежегодно Персии по 200 тысяч туманов, если только она будет иметь войну с Россией».
И уже во время войны доносил Мадатов:
«В Испагань привезли до 200 вьюков английского оружия для войска Аббаса-Мирзы, а через Испагань проехал Касим-хан, зять шаха, к англичанам в виде посланника».
И старик наложил резолюцию: «Весьма правдоподобно».
Весьма правдоподобно, что дело было не в шах-заде Аббасе и даже не в шах-заде Константине и что игра шла большая, а курс был выгодный.
4
Когда Наполеон в медвежьей куртке бежал через Польшу, он танцевал с польскими дамами мазурку и, осведомившись, что поляки любят его, засвистал и сказал: «Мы еще повоюем».
Аббас-Мирза — чернобородый сорокалетний человек с легкой, танцующей походкой. Он человек, погубивший несчастной войной Персию. Он болен. От переутомления — доносят дворам. От любовного — доносят позже — и уже выздоровел.
Ташаххюс — в его приплясывающей походке то изящество, которым персияне встречают напасти.
Свирепый евнух мало ему мог передать наследственных черт.
Легкость, движения нежной руки, улыбка женам, улыбка англичанам, улыбка русским.
И сумасшедший древний военный гнев на поле сражения, который называется храбростью.
И щедрость к этим темным, белым, розовым женам, воспоминание о которых путается, но остается весь день в теле. У велиагда тридцать детей.
И внезапная ярость, и тонкие ноздри раздуваются, когда говорят о его братьях.
Персия сдалась, Аббас не сдается. У него затеи, у него один день не похож на другой. Он падает духом быстро и быстро воскресает.
В Тебризе жарко, и шах-заде переехал на загородную дачу — Багишумаль — Северный сад. Одно уже имя севера приносит прохладу.
Перед домом четырехугольник бассейна, от дома идут аллеи.
Стены в зале отделаны зеркальными кусочками, и на них персиянская кисть изобразила, не совсем по закону Аллаха, женщин.
Над дверьми портрет Наполеона.
И ковры, персиянская мебель.
— Принес ли уже живописец портрет русского царя?
— Перл шахова моря, он мажет его.
— Я повешу его над дверью в андерун. Пусть он висит против Наполеона. Прибыл ли Мирза-Таги?
— Он дожидается.
Начинается разговор с Мирзой-Таги, вовсе не о том, для чего приехал Мирза-Таги, а об убитых козах, коврах, халатах и перстнях. Их привез в подарок Аббасу Мирза-Таги.
И Аббасу хочется их щупать, хочется тут же надеть перстень на руку и сесть на новый ковер.
Но он молчит. Ташаххюс.
И потом он говорит вскользь:
— Мирза-Таги, я забыл, почем продаешь ты мой хлеб?
— По аббасу батман.
— Дешево ты продаешь его. По два аббаса батман. Мне говорили, что такова цена.
Не говорили этого. Нужны деньги, деньги. Аббас торгует своим хлебом, он продает его голодным жителям. Задом удаляется Мирза-Таги от шах-заде. Ташаххюс. Молчание.
Как хороши женщины на стеклах. Наполеон нарисован хуже. Аббас посылает за евнухом.
Евнух, маленький, важный, похожий на бабушку.
— Как чувствует себя Амие-Бегюм?
— Она счастлива.
— Приготовь мне Фахр-Джан-Ханум и Марьям-Ханум.
— Они будут чисты, тень шаха, но Марьям-Ханум все еще нездорова.
— Приехал ли доктор Макниль?
— Его ждут со дня на день.
— Хаким-баши пусть ее лечит лучше. Позови писца и приди после него.
Писец пишет французскую записку полковнику Макдональду.
Не найдет ли полковник Макдональд и его супруга возможным для себя дать мебель в помещение прибывающего русского министра, ибо, к несчастью, дворец, для сего приуготовлявшийся, почти пуст. Пусть полковник сочтет это величайшею услугою ему, Аббасу.
Аббас подписывает:
Ма reconnaissance et mа sincere amitié vous sont acquises a jamais.[75]
И алмазной печатью оттискивает по-персидски:
Перл шахова моря, Аббас.
Перл шахова моря знает, что он делает. В последнее время — есть у него известия — брат его, губернатор ширазский, в великой дружбе с индийскими властями. Нужно как можно яснее высказать свое доверие и дружбу. Пока не приедет русский министр. Ибо губернатор ширазский — второй сын, а Аббас — только третий. Трон персидский, на котором сидит еще Фетх-Али-шах, каждый день может стать свободным. Фетх-Али стар.
А потом, когда русский министр приедет, — будет даже полезно, чтоб лев и медведь сидели на одной и той же мебели.
Пусть они подружатся, потолкуют, — а друзья всегда толкуют между собою как раз о том, что знает и тот и другой. Чего же не знает один из них, остается тайною для другого.
Кто-нибудь промахнется. Аббасу придется говорить тогда только с одним. Но он будет говорить, говорить до упаду с обоими. К тому же — «дворец пуст» — это значит для русского: нет мебели, нет денег, нет ничего. Сбавляйте цену.
Евнух.
— Сегодня ты вынешь серьги у жен моих и под точными квитанциями запишешь и сдашь мне.
Старушка вытягивает губы — и ни с места.
— Светлая тень шаха, они еще не могут простить, что я отнял у них алмазы.
Ноздри у Аббаса раздуваются. Живот евнуха ходит от волнения. Аббас улыбается.
— Хорошо. Иди.
И день идет. И он обедает, а потом читает французский роман о разбойнике. Потом молится, небрежно.
Диктует письма. Читает донесения Абуль-Касим-хана: Грибоедов задерживается в Тифлисе, и это, может быть, любовь, но, может быть, и намерение. Он сказал в разговоре, что, кажется, подождет уплаты куруров в Тифлисе, чтобы приехать расположенным и уверенным в искренности намерений.
Аббас вспоминает Грибоедова.
Длинный, в очках, спокоен.
Бойся худощавого, сказал Саади, бойся худощавого жеребца.
— Parbleu![76] — говорит Аббас, смотря на портрет Наполеона… Но, пишет Абуль-Касим-хан, не все еще потеряно: как слышно, из Петербурга настаивают на скорейшем отъезде посла.
Аббас тащит из-за пояса европейский носовой платок и сморкается.
— Петербург, Петербург — у них тоже не одна воля. В Петербурге одно говорят, на Кавказе другое. Но все же хвала Аллаху и за то.
И он идет вечером в гарем-ханэ, и пестрый курятник, поющий, курящий и ругающийся, притихает.
Он подходит к старой своей, сорокалетней жене, и она опускает глаза в землю, а жены разевают рты: как давно этого не было.
И Аббас осторожно вынимает у нее из ушей серьги.
Только на пятнадцатой жене, на тридцатой серьге, жены всполошились.
Они заплакали, заныли тонкими голосами и стали обнимать ноги Аббаса.
Аббас смеялся.
Он прикоснулся к тридцать первому уху, щекотливому и тонкому, смуглому.
Евнух подвернулся:
— Тень шаха, приехал Назар-Али-хан. Русский посол в Нахичевани, быстро, быстро едет в Тебриз.
Аббас остановился над тридцать первым ухом и вдел обратно серьгу.
— Я пошутил над вами, мои радости, я пошутил. Вот ваши серьги. Подать сюда перстни и ковры, которые сегодня я купил для них.
5
У полковника Макдональда в Тебризе хороший дом, недалеко от ворот Миермиляр и также недалеко от ворот Таджиль. Здесь ближе к предместьям с зелеными садами. Тебриз недаром по-персидски значит: льющий жар. Впрочем, азиатские ученые производят его от: табриз, изгоняющий лихорадку. Перед домом искусственная лужайка и цветник. Леди Макдональд ухаживает за ними и жалуется, что цветы сохнут, гибнут от пыльного ветра. Деревья не в состоянии их защитить.
