Владимир Сорокин - Роман
Противоречивые чувства овладели душой Романа: он был возбужден, угнетен и одновременно переживал щемящее, нераздельное чувство любви и жалости, от которого сердцу было сладко и больно. Представив себя на месте Куницына, он мысленно поднялся по лестнице и ощутил на руках дрожащее тело этой девочки, и со всей остротой вдруг почувствовал, что любит Татьяну так сильно и глубоко, что готов любить ее не только как девушку, но и как ребенка, любить как живую душу.
Слезы навернулись у него на глазах и, чтобы скрыть их. Роман встал и подошел к окну. Отец Агафон стал рассказывать что-то о своей пасеке, о пчелах, о медосборе в этом году, но Роман не слушал его и думал о своем.
Внезапно где-то далеко, в прихожей, послышалась перебранка. Отец Агафон прервал свой рассказ и вопросительно крикнул:
- Кто шумит?
Дверь отворилась, и на пороге показался Прошка. Лицо его было обиженным. Оглянувшись назад, он заговорил:
- Батюшка, тут от лесничего конюх ломится без спросу. Говорит, у него к Роману Лексеичу письмо, а мне отдать не хочет, быдто я не передам...
- А мне сказано лично в руки передать! - загремел позади Прошки голос Гаврилы, - Мне лично велено, понял ты?
Прошка обернулся, чтобы ответить конюху, но батюшка махнул рукой:
- Проша, отступи!
Нехотя Прошка шагнул в сторону. Огромный, похожий на медведя Гаврила шагнул через порог, поклонился:
- Здравствуйтя.
Роман подошел к нему.
- Письмо вам, Роман Лексеич, лично, стало быть... - забормотал конюх, доставая из-под рубахи конверт.
Роман нетерпеливо взял его и, отойдя к окну, распечатал. Две строчки ровного, нежного и бесконечно дорогого почерка, могущего принадлежать только одному человеку в мире, оказались перед глазами Романа:
Роман Алексеевич, я люблю Вас.
Татьяна
Он перечитывал это, шепча, словно в горячке:
- Роман Алексеевич, я люблю Вас. Я люблю Вас. Татьяна.
Казалось, весь мир перестал существовать и единственное, что осталось среди небытия - это кусочек бумаги с шестью словами.
- Я люблю Вас, - произнес Роман, отрывая взгляд от письма. Перед ним было открытое окно, за которым лежал чудесный, сине-зеленый мир.
- Она любит меня! - сказал Роман этому миру,- Она любит меня!
Мир слушал его.
- Она любит меня! - выкрикнул Роман и в мгновенье ока выпрыгнул наружу и побежал, не разбирая дороги, прижав письмо к устам.
Он бежал изо всех сил, и теплый, залитый вечерним солнцем мир понимающе расступался перед ним.
VII.
Когда человек влюблен, окружающее становится для него прозрачным, не имеющим значения; сквозь все проступает любимый образ, ставший той единственной реальностью, которую видит влюбленный, с которой он считается и к которой стремится. Роман не помнил, как оказался он у дома Татьяны.
Выйдя к дому со стороны сада, он остановился.
Тишина вечернего леса стояла вокруг, солнце скрылось, подсветив алым перистые облака. Держа в руке письмо. Роман стоял меж двух старых яблонь и смотрел на дом. В нем, как и в прошлый раз, все было тихо, и ничто не выказывало присутствие людей. Но что-то подсказывало Роману, что его любимая там, и он тихо пошел к дому.
Но не успел он приблизиться к нему, как справа, меж сиреневых кустов показалась Татьяна.
Секунду Роман стоял, пораженный ее появлением, потом бросился к ней и, обняв, прижал к своей груди. В свою очередь, она прижалась к нему и замерла, словно окаменев. Обнявшись, они стояли посреди вечерней тишины, не в силах проронить ни слова. Наконец, Роман бережно приподнял склоненную к нему на грудь голову Татьяны и посмотрел в ее лицо.
Оно было прелестным в своем смятении, а выступившие на глазах у Татьяны слезы делали эту прелесть и вовсе неотразимой. Взяв лицо любимой в свои ладони, Роман покрыл его поцелуями и прижался к нему своим лицом, чувствуя на губах Танины слезы. Вокруг обнявшихся было так тихо, словно все - яблони, дом, сирень, трава, лес и небо - благоговейно замерло в их присутствии.
- Я знала, что вы придете, - прошептала Татьяна, - Знала.
- Говори мне ты, прошу тебя! - шептал ей Роман.
Улыбаясь и вздрагивая плечами, она покачала головой:
- Нет, нет... я не смею.
- Ты не смеешь? Ты говоришь мне такое?!
Он взял ее за плечи и произнес в ее смятенное и радостное лицо:
- Я люблю тебя!
Она вздрогнула всем своим стройным телом и, мгновенно покраснев, опустила влажные глаза.
- Я люблю тебя! - произнес он, дрожа и ликуя всем существом. Татьяна подняла глаза и, встретившись с его полными любви глазами, вздрогнула, как от ожога, но не отвела взгляда.
- Я люблю тебя! - повторил он с таким трепетом, что слезы потекли у него из глаз.
Заметив это, она бросилась ему на грудь и заплакала.
Несколько долгих мгновений они простояли, обнявшись и плача...
- Я нашел тебя! - прошептал сквозь слезы Роман, держа ее лицо в ладонях, Ты слышишь? Я нашел тебя! Я люблю тебя!
- Я... я люблю вас, - произнесла Татьяна, подняв на него прелестные, полные слез глаза.
Он обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями, и вдруг, упав перед ней на колени и сжав ее руки в своих, заговорил горячо и страстно:
- Прости, прости меня за все! Прости, что жил рядом так долго и не видел тебя, прости, что не решался сказать тебе, что люблю тебя!
Она тоже опустилась на колени и, покорно отдав ему свои руки, произнесла:
- Это вы простите меня!
- Тебя - простить?! - воскликнул он, - Ты просишь у меня прощения? Ты ангел мой, душа и судьба моя!
- Простите меня за вчерашнее, умоляю вас, простите...
- Не смей, не смей просить прощения у меня! Я не достоин тебя, твоей чистоты, твоей ангельской души!
- Нет, нет. Не говорите так! - горячо зашептала она, с желанием объяснить что-то, но тут же замолчала, встретившись с его глазами.
- Я люблю тебя!- произнес он. Она смотрела ему в глаза.
Лицо ее, казалось, излучало свет радости, целомудрия и счастья.
- Я люблю вас, - сказала она.
- Теперь нам нет жизни друг без друга. Понимаешь ли ты это?
- Понимаю, - участливо ответила она.
Роман смотрел на нее, не в силах оторваться. Благоговейная тишина стояла кругом.
- Понимаешь ли, что мы теперь не можем разлучаться?
- Понимаю.
- Что мы теперь - одно целое?
- Да. Одно целое.
- Что наша отдельная былая жизнь закончена, а началась уже другая, совсем другая жизнь? Понимаешь?
- Понимаю.
- А то, что нам нет дороги назад, к одиночеству, к лицемерию, к пошлости и тоске? Это ты понимаешь?
Она кивнула, не сводя с него счастливых глаз.
Он взял ее за плечи:
- Ты будешь моей женой?
- Да, да, да! - зашептала она, и слезы снова брызнули из ее глаз.
Роман обнял ее и зашептал в ее волосы:
- Я назову тебя своей женой. И буду с тобой всегда, всегда, не отдам тебя никому, никогда. Даже смерти, даже Богу, буду с тобой вечно.
Она всхлипывала, прижавшись к нему.
- Где твой отчим?
- У себя. Он приехал с пожара совсем потерянный, какой-то слабый. Он плакал, целовал меня. Он рассказал про твой поступок и был, как больной. Я так плакала, я так боялась за тебя... но что-то говорило мне, что все это было чудом и с тобой ничего не случится. Я верила.
- Это и было чудо, - улыбаясь, гладил ее по голове Роман, - чудо, чудо. И ты - чудо. Мое главное, мое самое большое чудо, которое будет длиться вечно.
Он взял ее лицо в ладони и решительно проговорил:
- Идем к нему.
Она вздохнула, на мгновенье смешавшись:
- Я... я опасаюсь за него. Он какой-то подавленный. Никогда не видела его таким. Он лежит у себя. Боже, мы погубим его!
- Не бойся, ничего не бойся, - твердо произнес Роман, поднимая ее за плечи с колен и вставая сам, - Мы должны пойти к нему немедля.
Она кивнула.
Держась за руки, они пошли к крыльцу и вдруг остановились: на крыльце стоял Адам Ильич.
Роман замер. Татьяна сжала его руку, словно держась за него.
Куницын смотрел на них.
Лицо его было спокойным и усталым. Старый шелковый халат был неряшливо распахнут, белая рубашка с расстегнутым воротом виднелась под ним. Прошло томительное мгновение общего молчания.
Наконец, Роман нарушил тишину:
- Адам Ильич...
Но Куницын предупредительно поднял руку, тяжело качнув головой:
- Не надо. Я все знаю.
И, секундою помедлив, продолжил своим глухим голосом, в котором теперь чувствовалась мягкость и некая усталость:
- Я ждал вас, Роман Алексеевич. И тебя, Танюша. Я все знаю... Пойдемте.
Он повернулся и скрылся в дверном проеме. После недолгого замешательства Роман и Татьяна последовали за ним и вскоре оказались в кабинете лесничего.
Здесь было сумрачно. Лишь огонек лампадки голубел перед иконостасом. Адам Ильич молча взял со стола спички и неторопливо стал зажигать свечи на двойном медном шандале, стоящим на краю стола.
- Я ждал вас, дети мои. Я знал, что это случится сегодня, - произнес он, задув спичку, - Я вижу все и знаю все. Я знаю, что вы пришли просить благословения. Знаю, что вы хотите быть вместе.
Он помолчал, с улыбкой глядя на них, потом подошел и, взяв Романа и Таню за плечи, сказал:
