Равнодушные - Константин Михайлович Станюкович
— Говядины не передержите, Аксинья. Папа не любит.
— Не передержу, барышня… Не бойся, хлопотунья!
— И огурцы чтобы хорошие были…
— Отличные. Нарочно в Офицерскую бегала.
— Ну вот и я! — весело воскликнул Ордынцев.
И он сел за стол, сбоку от Шуры, занявшей, по обыкновению, хозяйское место.
Шура между тем налила отцу маленькую рюмку водки и графинчик унесла в буфет.
— За твое здоровье, Шура! За нашу лучшую жизнь!
Ордынцев выпил и начал закусывать.
— И что за важная селедка… Это ты приготовляла?
— Я, папочка! — радостно ответила Шура, довольная похвалой отца.
— Прелесть… А вторую рюмку нельзя?
— А что доктор сказал?
— Ну не буду, не буду, умница… Наливай мне супу.
Он с жадностью проголодавшегося человека принялся за суп и временами с бесконечной нежностью взглядывал на эту маленькую смуглянку с большими черными глазами, которая так берегла его и так ухаживала за ним. И при мысли, что теперь он может дать лучшее образование своей девочке и доставлять ей больше удовольствий, он чувствовал себя счастливым.
Когда суп был окончен и Ордынцев утолил голод, он стал рассказывать Шуре, как он получил прибавку и как отстоял ее для служащих, и спросил:
— Не правда ли, и ты так бы поступила, моя милая?
— А то как же? Я понимаю тебя, папа. И Гобзин добрый…
— Ну, положим, не особенно добрый, а умный… Он дорожит мною, поэтому мы и поедем с тобою в Крым… И в театр на святки поедем… «Ревизора» посмотрим… И елку сделаем — ты пригласи своих подруг… На какой день назначим елку?
— На первый день… А сколько можно позвать подруг, папочка?
— Зови кого хочешь.
— А не дорого это будет?
— Милая, деликатная ты моя девочка! — проговорил умиленный отец. — Мы дорогую елку не сделаем… Не правда ли?
— Разумеется, самую дешевую.
— У нас на все денег хватит.
— Откуда же ты получишь?
— Сто десять рублей за вечерние занятия да сто рублей прихвачу у нас из кассы в счет наградных. Их в феврале выдадут. Полтораста рублей пойдут на прожиток, а пятьдесят рублей пойдут на праздники… Надо дать сторожам в правлении, нашей Аксинье, дворникам… Надо сделать подарок тебе…
— И сестре и братьям? — спросила Шура.
И тотчас же вспыхнула и взглянула смущенно на отца, словно бы извиняясь.
— Конечно, и им! — ответил отец и тоже смутился.
— А я маме вышиваю одну работу…
— Отлично делаешь! — похвалил Ордынцев.
Он докончил жаркое и отодвинул тарелку.
— Скушай еще, папочка.
Ордынцев отказался.
— Не понравилось? — с беспокойством спросила Шура.
— Очень понравилось, но я сыт… Спасибо за обед… А вот тебе груша… Кушай, детка, на здоровье… Осенью мы их будем с деревьев рвать…
Аксинья убрала со стола и подала самовар. Шура налила чай, скушала грушу и рассказала отцу, что сегодня ее спрашивали из арифметики и из русского.
— И хорошо отвечала?
— Кажется, недурно. По пятерке поставили.
— Ай да молодец! — воскликнул Ордынцев с такою радостью, точно он сам получил по пятерке.
Он выпил чай, поцеловал Шуру и сказал:
— Надо уходить.
— А отдохнуть?
— Некогда. Надо зайти к Вере Александровне, узнать адрес Скурагина и поискать желающих ехать на голод… Никодимцев просил. Он едет и ищет помощников.
Шура несколько минут молчала и наконец спросила:
— А ты, папа, дал в пользу голодающих?
— Дал, родная. Пятьдесят рублей дал в прошлом месяце. И с января буду давать по десяти рублей в месяц.
— И мы в гимназии собираем. И я дала рубль, что ты мне подарил.
— Ай да молодцы гимназисточки… Ну до свидания, голубка. Постараюсь скоро вернуться. А ты что без меня будешь делать?
— Ко мне обещали две подруги прийти…
— И отлично. Не будешь одна… Угости подруг чем-нибудь! Вот тебе на лакомство…
Ордынцев дал Шуре несколько мелочи и ушел, провожаемый, по обыкновению, дочерью.
Веры Александровны он дома не застал. Муж ее сказал, что она все время у брата в больнице и что брат безнадежен. Там же, верно, и Скурагин.
Ордынцев просидел несколько минут у Леонтьева, сообщил о поручении Никодимцева и сказал, что поедет в больницу, чтобы навестить больного и повидаться с Скурагиным, и от него узнать, нет ли желающих ехать с Никодимцевым. О том, что ему хотелось повидать Веру Александровну и быть около нее в первые минуты острого горя, — он умолчал, хотя и знал, что Леонтьев понял это, потому что, провожая Ордынцева, он сказал с каким-то напряженным выражением на своем утомленном лице:
— Если что случится там, то вы, пожалуйста, побудьте около Веры и привезите домой. А мне нельзя оставить детей одних… Вы знаете наше правило? — прибавил уныло статистик.
Глава девятнадцатая
По тому, как легко приподнялся с кровати Борис Александрович и как крепко, точно цепляясь, сжал своей тонкой сухой горячей рукой руку Ордынцева, — Ордынцев решительно не мог подумать, что перед ним осужденный на очень близкую смерть.
Только после двух-трех неестественно оживленных фраз больного о том, что он чувствует себя значительно лучше и при первой же возможности уедет в Ниццу, и по мутному, словно бы подернутому туманом взгляду глубоко ввалившихся глаз Ордынцев понял, что смерть уже витает в этой небольшой комнате, освещенной слабым светом лампы.
И еще более убедился в этом Ордынцев по напряженно-серьезному и злому выражению на безбородом и безусом лице врача в длинном белом балахоне — злому, что не может вырвать из когтей смерти человека, которого рассчитывал вырвать, — и по тому еще, что врач избегал встречаться глазами со взглядом больного, и по притворно спокойным и ласково улыбающимся лицам двух сестер милосердия.
— Когда давали шампанское? — осведомился врач.
— В восемь часов.
— Дайте еще стакан…
И, взяв от сестры скорбный листок, доктор отметил в н. ем что-то и, не глядя ни на кого из присутствующих, вышел из комнаты вместе со старшей сестрой продолжать свой вечерний обход.
Оставшаяся в комнате сестра налила маленький стакан шампанского и, приподняв с подушкой голову больного, предложила ему выпить.
Больной нарочно закрыл глаза.
— Выпейте, голубчик… Вам лучше будет! — необыкновенно ласково проговорила сестра.
— Выпей, Боря!.. Выпей, милый! — сдерживая слезы, сказала Вера Александровна.
И Борис Александрович открыл глаза и выпил с жадностью шампанское.
— Ну, теперь я засну… Спасибо, сестра! — сказал он сестре милосердия. — А ты, Вера, не уходи! — приказал он, раздражаясь. — Будем вместе пить чай!
Через несколько минут он заснул. Среди мертвой тишины слышно было, как из груди вырывался странный хрип и слышалось какое-то бульканье.
Вера Александровна и Скурагин вышли в коридор. За ними вышел и Ордынцев.
Ордынцев молча поздоровался
