Русская невестка - Левон Восканович Адян
— Не уехала, значит… — задумчиво произнес Арсен.
— И не уедет. Как же она после всего этого посмотрит в глаза своим родителям?..
Арсен снова косым взглядом прошелся по ее лицу, сказал хрипло:
— Пора бы и умерить свою злость. Теперь-то вам она ничем не мешает.
Внутри его возникло странное чувство: легкий холодок неожиданно пробежал по всему телу, в этот миг он почти жалел, что вернулся в родные места.
Он встал из-за стола, ногой отодвинув стул, и вышел из комнаты, бросив не оборачиваясь:
— Скоро вернусь.
— Куда ты, сынок, на ночь глядя? — Мать пошла за ним. — Отдохнул бы с дороги!
Ее остановил непривычно сердитый голос мужа:
— Сиди уж! Ему лучше знать, куда идти…
Старик был прав. Арсен знал, куда ему идти.
После яркого электрического света на улице казалось темнее, чем было на самом деле. Арсен остановился на веранде, привыкая к темноте. Во дворе, на фоне черноты в далеких всполохах (где-то в горах бушевала поздняя гроза), медленно обозначились, выплывая из тьмы, очертания огородного плетня, домов, деревьев, дома напротив. Арсен спустился с веранды и, уже не останавливаясь, размашистым шагом направился к калитке.
Двухэтажный, под железной крышей, каменный дом Рубена Григоряна стоял на соседней улице, неподалеку от совхозной канцелярии. Там тоже свет горел только в нижних окнах, но дом, хотя он и был точно такой же, как у Арсена, как многие дома в селе, выглядел вроде веселей. Так, во всяком случае, показалось Арсену — быть может, потому, что верхние окна здесь необязательно должны были светиться, он знал, что верхние комнаты предназначены только для дачников, а в них сейчас никто не гостит. Свет в этих окнах горел лишь в летние месяцы.
Арсен в нерешительности постоял во дворе, почему-то уверенный, что самого Рубена сейчас нет дома. И верно, до него донесся приглушенный расстоянием металлический стук. За домом, в дальнем углу огорода был сарай, где Рубен держал свой мотоцикл. Арсен направился прямо туда. В сущности, это был даже не сарай, а дощатый навес, с потолка которого свисала на шнуре стосвечовая, сильно запыленная лампочка. Под ее довольно ярким светом, опустившись на корточки и смешно высунув от усердия кончик языка, Рубен протирал тряпкой какую-то шестеренку, только что вынутую из тазика с керосином. Рядом на промасленной тряпке были разложены части разобранного двигателя мотоцикла, гаечные ключи, отвертки, кусачки, плоскогубцы и прочие инструменты.
Арсен с минуту молча наблюдал за ним, стоя в темноте и не решаясь шагнуть в широкий квадрат света. Затем легонько кашлянул в кулак. Рубен обернулся, загораживаясь от света замасленной ладонью.
— Кто там? Гоарик, ты?
Арсен вышел из темноты.
— Это я. Рубен… Добрый вечер…
— Арсен? Это ты? Какими судьбами? — Крупное, словно высеченное из камня лицо Рубена мгновенно расплылось в широченной радостной улыбке. Он быстро поднялся во весь рост, растерянно посмотрел на свои запачканные руки, затем схватил тряпку, наспех вытер их и пошел было на Арсена с явным намерением его обнять. Но Арсен лишь протянул руку, и Рубен, несколько обескураженный, неловко пожав ее, машинально осмотрелся, где бы усадить гостя, но под навесом, кроме перевернутой табуретки, ничего не было.
— Освободился, значит… Это хорошо… — Он опять осмотрелся. — Чего мы тут стоим? Пошли в дом. — Он принялся мыть руки в тазике с керосином, но Арсен удержал его.
— Нет, Рубен, в дом не пойду. Я к тебе по делу заглянул, приехал-то час назад.
— Послушай, ну хоть на десять минут ты можешь зайти?
— Нет, поговорим тут.
От этого слова «поговорим», не предвещающего обычно ничего хорошего, Рубен как-то сразу успокоился, его радостную суетливость как ветром сдуло.
— Ну, раз ты не хочешь в дом, я присяду, — сказал Рубен. Опустившись на табуретку, он снизу вверх взглянул на Арсена, с усмешливой выжидательностью. — Что же, Арсен, говори, какое у тебя дело, может, чем и помогу.
Арсен понял, что Рубен уже знает, о чем будет разговор, и внутренне напрягся, как перед прыжком через опасно глубокий ров. Чтобы скрыть свое волнение, Арсен нагнулся, взял с тряпки хорошо промытую шестеренку и стал изучать ее, сам же краем глаза видел, как Рубен, не поворачивая головы, искоса наблюдает за ним.
И тут внезапно возникла мысль, от которой его прошиб холодный пот: «Зачем я здесь? Чего я жду? Что он может мне сказать?» И увидел себя как бы со стороны, представил, как, жадно выдавливая слова и униженную улыбку, выспрашивает у своего товарища, односельчанина: правда ли то, что родители написали про Елену… Представил, как Рубен медленно встает с табуретки во весь свой громадный рост и, глядя на него сверху вниз, с презрительной усмешкой говорит ему, что сказал бы любой на его, Рубена, месте: «Если бы ты приехал из санатория и задал бы мне этот вопрос, я бы вышвырнул тебя отсюда и затоптал бы вон в той луже…»
— Что же ты молчишь, Арсен? Говори же.
Арсен не ответил. Рубен достал из кармана смятую пачку «Авроры», вытянул одну сигарету, потом протянул пачку Арсену. Тот машинально взял. С минуту оба затягивались, словно до этого месяц не курили. Рубен, внимательно наблюдая за тем, как малиновый огонек его сигареты медленно покрывается серым налетом пепла, заговорил ровным, спокойным голосом:
— Ты правильно сделал, Арсен, что не заговорил. Значит, совесть твоя еще при тебе. Не знаю, кто и что тебе написал про Елену, но написал неправду. Понимаешь, Арсен? Женщину, которая не по зубам, едят глазами и сплетнями. Неправду тебе писали. Такие женщины, как она, не так уж часто встречаются нашему брату. Оболгали ее. — Он снова затянулся, потом бросил окурок на земляной пол и придавил ботинком. — Один раз ты уже взял грех на душу, после твоего письма она ослепла.
— Как ослепла? — не понял Арсен, решив, что это какое-то иносказание. — Что значит ослепла?
— Обыкновенно. Перестала видеть. Доктор Шахгельдян сказал, что это от нервного потрясения… Подумал бы, прежде чем написать такое.
— Как она сейчас? — резко спросил Арсен.
— К счастью, через две недели это у нее прошло. Она опять выходит на работу. За это надо Евгине спасибо сказать, ухаживала за ней, как за родным дитятей. — Он опять достал спички. — У тебя сигарета погасла.
Арсен склонился над его могучими ладонями, сложенными ковшом, внутри которого трепетало пламя спички.
— А теперь ступай, Арсен. Иди к ней. Тебе возле меня делать нечего.
— Да, пожалуй… — пробормотал тот, повернулся и вышел из-под навеса.
Открыла ему Евгине и, коротко вскрикнув, попятилась, прижав обе руки к щекам.
— Добрый вечер, Евгине, — произнес Арсен, сам растерявшийся
